— Это еще что? Что значит «снимали»? — в ужасе восклицает менеджер.
— Нам предстоит долгий разговор о владельце квартиры, ее арендаторе и многих других неприятных вещах, — обещает Венди.
— Да вы с ума сошли!
— Как я и говорила, речь идет о соучастии в преступлении. Пора вызывать копов, — спокойно бросает менеджеру Венди.
— Ладно, ладно, — обреченно поднимает та руки.
Она приглашает нас в свой офис, достает кучу бумаг и начинает в них рыться. Так мы узнаем, что квартиру снимал некий Питер Рейнголд, финансовый аналитик, работающий на крупную компанию «Вальхромитер текнолоджис». Компания и платила арендную плату все два года, причем вперед. Из источников «ДБС» мы узнаем, что компании с данным названием не существует (номер принадлежит сердитой леди по фамилии Спинола), зато Питер Рейнголд живет и здравствует — номер карточки социального страхования и адрес подтвердились.
К сожалению, мистер Рейнголд понятия не имеет ни о какой квартире в Нью-Йорке, потому что с момента аварии, в которую он попал четыре года назад, он передвигается в инвалидном кресле и не покидает пределов собственного дома в Денвере.
* * *
Мы с Бадди возвращаемся в Каслфорд, тогда как Венди остается с бригадой рабочих в квартире танцовщицы, чтобы проследить за починкой стены.
— Когда мы найдем того, кто снимал соседнюю квартиру, — говорит Бадди, — мы узнаем, кто сделал запись. Как считаешь, Спенсер мог такое провернуть?
Я горько усмехаюсь:
— Вряд ли. Он даже собственную квартиру не мог оплатить.
— Шутишь? Разве он не кучу денег зарабатывал?
— Похоже, у него были финансовые проблемы. — Почему-то мне стыдно признаваться, что у Спенсера могли быть подобные проблемы.
— Салли, я найду виновного, и он за всё ответит. Клянусь!
— Хотелось бы верить, — грустно вздыхаю я.
В темноте я высаживаю Бадди у его дома и направляюсь к матери. В ее окнах темно, собаки лают. Где ее носит в такое время? Детектор движения зажигает на пороге дома свет. Вхожу внутрь, в полумраке треплю теплые затылки собак.
— Ты вернулась, — раздается сзади. От неожиданности я чуть не подпрыгиваю на месте.
— Господи, мама! Ты меня до смерти перепугала!
Включаю лампу. Мама моргает, сидя в кресле, ослепленная ярким светом. В руке у нее бокал.
Мать никогда раньше не пила в одиночку.
Я подхожу к ее креслу и осторожно присаживаюсь на подлокотник.
— Прости меня. — На душе у меня муторно.
Мать поднимает глаза и некоторое время смотрит мне в лицо, словно не узнавая. Затем мягко улыбается и треплет меня по щеке.
