Солженицын еще и из огней. А я в его огнях пламенею. У меня свадьба на носу, у меня Хромополк, как банный лист, — не отлепишь, а я обугленным обрубком торчу в полыхающей круговерти красного колеса и дымлюсь.
Давным-давно, еще от царя Гороха… Давным-давно зачиналось оно, залуплялось оно — красное колесико красного века. И бежит, бежит поганое, как ручей с горы. Бежит — и все поганит.
Узлы и глыбы. Глыбы и узлы. Вся Россиюшка тут. Все мы. И конечно же, жидок-молокосос. Молоко на губах не обсохло. И тоже туды. Главным делом, — туды. В самое сердце России. Знал бесенок, куда целится. Знал, что стреляет наповал. Знал… потому как одержим был трехтысячелетним тонким уверенным зовом.
Но какое имел право?! Право… право…
Права не дают, права берут.
Под узлами ли, под глыбами — за вратами, за старьем, не рабы мы и не рыбы мы, будем живы — не соврем.
Лешину маму зовут Нюра. Нинину — Паша. Добрые теплые тихие имена. Сколько домашности в них! Души! Заботы!.. Сени, амбар, дощатый пол, настенные часы-ходики, крынка…
А Лея? Рахиль? Ривка?..
А Мойша?
А Мордко?..
В России жить стыдно.
Еврею.
В России стыдно быть евреем.
А этот Мордко Гершевич, сын миллионера и внук выкреста, прикрываясь своей крестьянской фамилией, ныряет в русскую смуту, как в воды Днепра, и думает, что он тоже русалка или русалк или просто русак. Еще бы! — Мордко без труда превращается в Митьку. Митька — в Дмитрия. И получай — Дмитрий Богров! Новый Лжедмитрий. Попробуй подкопайся. И не стыдно, падло?!
А чего стыдиться?
Дмитрий Богров — свой в доску. Русский революционер. Звучит по-русски.
Но выстрел-то не русский. Выстрел-то — в самое сердце России, в русскую династию, в русский 170-миллионый народ!
Значит — еврейский. Еврейский выстрел.
Другое дело.
Эти падлы ленинцы только претворялись бесполыми интернационалистами. А как стрелять в Столыпина, галстучного вешателя и реакционного временщика, — тут сразу просыпался в них весь их звериный трехтысячелетний зов.
В России жить стыдно с энтим зовом — а с них, как с гуся вода.
— Мама, ты зачем обманула меня? Как мне с этим теперь ребятам на глаза?..
Я смотрю на свою метрику и вижу, что никакой я не Наум Михайлович — о ужас! Позор!
Крышка!
Я — Нухим Мойшевич.
Мойшевич — ладно, хоть знаю, о чем речь, анекдотов наслышался. Мойша, ты пгастудишься, ты забыл надеть галоши! Но — Нухим?! Я даже не знаю, как оно произносится, как ударяется. Нухим — Нухим? Не могло быть хотя бы Нахим. Нахимова все знают: адмирал, слава и гордость.
