— Снова лесть, мой мальчик, — расхохотался Хубилай. — Но продолжай, у тебя это отлично получается, ты многому научился у катайских царедворцев.
Одетый в простой халат, по пояс обёрнутый одеялом, богдыхан даже в постели выглядел царственно. Гора подушек подпирала его мощный торс, и, кроме проступившей на лице желтизны, обострившей все морщины и шрамы, ничего не напоминало визитёру, что Хубилай тяжело болен.
— Я продолжу, — смущённо сказал Марко. — Со мной произошло нечто странное… и… Я стал бояться её. Я не могу больше спать в той комнате, где она стоит. Я не могу больше чувствовать себя спокойно, находясь с нею в одном помещении. Более того, где бы я ни находился, я чувствую её, словно бы она имела глаза, постоянно следящие за всеми моими передвижениями по дворцу. Сначала это ощущение напоминало мне докуку, которую испытываешь, живя с ревнивой женщиной… Потом раздражение переросло в чувство опасности…
— И? — удивлённо спросил Хубилай.
— Я хочу убить… — оговорился Марко, но быстро поправился и выпалил: — Я хочу уничтожить её. Совсем. Пока она не уничтожила меня, пока она не продолжила то, что впервые сделала, раздавив Ичи-мергена.
Хубилай приподнялся над шёлковыми подушками, протянул руку, и Марко придвинулся ближе. Император внимательно посмотрел в глаза молодого венецианца, из-под нависших седых бровей блеснули знакомые жутковатые угольки, в глубине которых на время притаилась ярость, всё ещё не оставившая ослабевшего Хубилая. Марко молчал, а император так же молча выискивал в его бледных аквамариновых глазах нечто, похожее на колебание. Угольки плясали, вспыхивая и угасая, и полуночное чудовище, дремавшее в них, то вздрагивало, готовясь к прыжку, то вновь засыпало. Марко мучительно пытался сосредоточиться на собственном дыхании, чтобы ни в коем случае не пробудить в императоре сомнений. Наконец Хубилай откинулся, шумно выдохнув, словно это незначительное усилие исчерпало оставшийся в больном старике запас сил.
— Глупости. Машина — всего лишь инструмент, какими бы легендами её ни окружала молва. Глупые дворцовые старики, неучи в доспехах да болтливые старухи — вот кому позволены такие незрелые речи, — тяжело проговорил император. — Всё зависит от того, кто ею управляет. Точно так же, как нож. В руках врача он аккуратно вскрывает вены, выпуская дурную кровь, а в руках мясника рассекает жизненно важные жилы скотины, отнимая её жалкую жизнь.
— Прошу вас, заклинаю вас, мой повелитель, позвольте мне…
