— Сабир, — поправил я.
— Да, Сабир, и ты. Посмотришь, как ведем допрос, и чтобы больше об этом разговоров не было. А ещё комсомол!
Мы перешли в соседнюю комнату — там уже сидели шесть женщин, все молодые, лишь одна была постарше, она обняла за плечи девушку и что-то говорила ей, а та тихо плакала. «Видно, это и есть Уктам-певица, — подумал я. — Слышал о ней еще в детстве — «прекрасная певица, отличная танцовщица», — говорили. А та, рядом, видно, ее племянница».
— Что будем делать, Уктамхон? — спросил Зубов.
Я не ошибся. Женщина, обнимавшая соседку, вскочила с доеста.
— Ах, дорогой начальник, что нам делать, придется ехать дальше… Судьба… Чтоб ей пропасть, этой культурной революции!.. Вот Зумрад моя плачет все. Первый раз поехала с нами, еле упросила ее мать отпустить девочку в культпоход, обещала беречь…
Девушка, сидевшая рядом с Уктам, все всхлипывала, не поднимая головы, лицо закрыла ладонями.
— Не плачь, сестрица, что ж теперь, — сказал ей Зубов. — Хочешь, оставайся в Ташкенте, а?' Я тебе записку дам, будешь жить со сверстницами, забудешь обо всем… Не горюй — ведь вся жизнь впереди!
— Конечно, конечно, — согласилась за племянницу Уктам. — Правда, Зумрадджан, девочка моя, оставайся в Ташкенте, я тоже об этом думала! Мать я сама успокою. А жених — шайтан с ним! В Ташкенте еще получше найдешь! Ведь все равно не любила этого толстяка!
Зумрад, услышав такие слова, заплакала в голос и припала к теткиной груди.
— Ну вот и правильно, моя девочка, и согласилась, и нечего тебе домой возвращаться! — Уктам обняла девушку и, приговаривая, целовала ее в голову. — В Ташкенте, в Ташкенте будешь жить, доченька, там тебе и дорога откроется, голосок-то у тебя соловьиный, учиться будешь, станешь певицей, почет тебе везде оказывать станут, а жениха-то себе самого лучшего, по душе найдешь! Ну не плачь, ну хватит, родная, не мучь себя, хорошо, мой ягненочек.
Девушка что-то сказала сквозь слезы, и все поняли ее так, что раз говорит что-то, значит, соглашается, и облегченно вздохнули.
— Так, — продолжал Зубов, — что у вас отобрали, какие вещи?
— Разве вернешь их теперь? — несмело спросила одна из женщин.
— Вернем обязательно, — отрезал Зубов. — Все разыщем… Шукуров!
— Сабир, — тихо сказал я.
— Да-да, Сабир… Возьми бумагу, карандаш, пиши. Говорите, Уктамхон.
Уктам начала перечислять вещи, отобранные у женщин басмачами, а я записывал.
— Десять браслетов, два золотых, остальные серебряные. Еще жемчужные бусы в четыре нитки — пять штук. Золотые сережки с яхонтовыми глазками — лучше бы я умерла, чем надела их! От покойной матери остались, лежали бы сейчас дома!.. Так, еще два платья из парчи… Айсара, твое платье тоже из парчи было?
