Отец пришел, смотрит в окно и кусает усы. Потом он вздохнул, провел всею пятерней по лицу, будто хотел скомкать его, как бабушка свой фартук, и, стараясь, чтоб мы не заметили, как дрожит его голос, хрипло проговорил:
— Ну, вот и дома… Давайте обедать.
Ого, какая у него банка консервов! И хлеб армейский, в форме печеный, а не на капустных листьях. И медали на гимнастерке звякают. И орден Славы есть.
После обеда отец принялся разбирать свой вещмешок. Достал первым делом бритву, помазок, оселок. Все это положил на место, туда, где они лежали до войны. Пару солдатского белья отдал бабушке, чтобы спрятала в сундук. Алюминиевый котелок поставил на стол. Потом протянул мне какой-то сверток. Я развернул — черные в полоску брюки.
— Прикинь, — велел отец.
Брюки были широкие и длинные, зато почти что новые.
— Как раз впору, — заметила бабушка.
— Сойдет, — согласился отец.
А Глыжке достались солдатская звездочка с шапки и ножик.
Больше в мешке ничего не было, кроме хлебных крошек и рассыпанного табака. Бабушка была явно разочарована. Когда отец вышел вытряхнуть мешок, она спросила словно бы у самой себя:
— Что ж он, ничего больше в той Германии по нашел?
— А ты же сама говорила: с войны — не с заработков, — напомнил я.
— Оно-то верно, — согласилась бабушка. — Да ведь у кого голова на плечах, тот принес что-нибудь: то ли камушков для зажигалок, то ли еще чего. Вон Ахрем из Лаптипа иголок приволок и на базаре продает.
Меня прямо злость взяла. Нашла с кем равнять отца — с Ахремом. Как сделал отец, так и правильно. Станет он рыскать по той Германии, иголки искать. Что он, за иголками туда ходил?
Бабушка тут же в обиду:
— Ну известно, теперь вы герои… С отцом. Теперь я вам не нужна. Теперь я старая дура…
И вышла в сени. Вскоре там заскрежетала наша мельница — наши жерновки.
А вечером у нас была полна хата гостей. Каждый принес кто что мог. Теперь такая мода пошла: приносить с собой. Кто бутылку тащит, кто капусты миску.
С дедушкой Николаем отец трижды поцеловался.
— Ну вот, видишь… Ну вот… и хорошо… — Старик хотел заплакать, уже губа дрогнула, но тут кто-то из гостей пошутил:
— А усы-то у племянника поболе, чем у дядьки, А ну-ка, померяйтесь.
И дедушка не заплакал, хлопнул отца по плечу и улыбнулся.
Скок прискакал со своей палочкой и с порога мелко сыпанул по хате, словно целый заряд гороху выпустил:
— Чую, мой голубь, чую где жареным пахнет! Ну, здоров, фронтовик! Много медалей нахватал? — и хлопнул от восторга в ладоши, хотя медалей могло быть и побольше. А, мой голубь, целый иконостас.
