Ребята с улицы Никольской - Стефан Антонович Захаров

Глеб Пиньжаков и я жили в одном дворе по улице Никольской, только я — в старом флигеле, а он — на первом этаже хозяйского дома. Второй этаж и маленькую башенку с балкончиком занимал наш домовладелец специалист по малярным делам Александр Данилович Оловянников.

Однажды в сентябрьский вечер 1927 года — а с него, пожалуй, и начали развиваться события, о которых мне хочется рассказать, — я отправился к Глебу. Еще утром в школе мы договорились, что будем сегодня мастерить бутафорские сабли для драматического кружка. Но стать оружейниками нам не удалось: у Глеба оказались гости, вернее, не у самого Глеба, а у его родителей. С Северного завода приехал Игнат Дмитриевич, и, как всегда, не один, а вместе со своим младшим братом Терентием Дмитриевичем. Игнат Дмитриевич, бывший слесарь, могучий семидесятилетний бородач с седыми кудрями, приходился Глебу родным дедом по материнской линии. Дедом считался и Терентий Дмитриевич, но он был чуть постарше Глебовой матери, поэтому в семье Пиньжаковых его именовали просто Терехой.

В боях под Перемышлем во время империалистической войны Тереха потерял правую ногу и ходил на деревянном протезе. Брата он почему-то стеснялся и в присутствии Игната Дмитриевича обычно молчал.

Вот и сейчас Тереха скромно пил из голубого блюдечка чай и изредка поддакивал Игнату Дмитриевичу, спорившему с отцом Глеба, Николаем Михайловичем.

Я поздоровался с Пиньжаковыми и их родственниками и, осторожно присев на лавку, стал слушать.

— Ты, друг Никола, не защищай концессию! — гудел Игнат Дмитриевич. — Понятно? Следовало своим умом выходить из разрухи. А тут, побей меня бог, на помощь капиталистов пригласили…

— Свою-то фабрику вы, городские, иностранцам не спихнули, — с иронией прошептал Тереха.

— Наша фабрика важнее, чем ваш завод, — возразил Николай Михайлович, делая ударение на слове «важнее». — Она требовалась Республике, как воздух. Поэтому все силы и направляли на ее реставрацию. Ведь вы знаете, как колчаковцы фабрику обчистили…

— А наше производство они, выходит, пожалели?!

Северный завод был сдан в концессию, когда я и Глеб учились еще в первой группе[1] и на мудреное слово «концессия» мы не обращали ровным счетом никакого внимания. Но в последнее время оно начало нас интересовать, и виноваты в этом были разговоры в доме Глеба.

Николай Михайлович, когда мы решились спросить его, что же все-таки представляет собой концессия, одобрительно произнес:

— Давайте разберемся! Пора изучать экономику. Как бы только понятней растолковать вам… Ну, это такое, что ли, разрешение, которое наша Республика выдает на известных условиях. Договор, понимаете, договор, заключаемый с капиталистическими фирмами на эксплуатацию заводов, рудников… Мудрено говорю?