«Близок, близок час свободы, скоро кончится неволя, —
Звон цепей, затворы, стражу — все оставлю за собой. —
Снова встречусь я с тобою, мое счастье, моя доля,
Снова будет жизнь с страданьем, счастьем, радостью, борьбой».
Емельян Михайлович подумал о том, что он мог не вернуться с каторги, умереть вдали от близких ему людей, во льдах Якутии. Ну, что ж — умирая, он знал бы, что оставляет на земле ростки своего дела, ростки, из которых его товарищи по партии поднимут сады и леса будущего общества. Ради этого стоило жить и бороться.
В комнату вошел председатель Трибунала, и это вернуло Ярославского к мыслям о предстоящем суде. Государственный обвинитель процесса, он обязан разобраться во всем, что связано с отвратительной фигурой обвиняемого. Это надо сделать, чтобы показать миру, кто стоит на той стороне баррикад.
На следующее утро Ярославский пришел в суд, когда с бароном беседовал его защитник. Подождав, когда Боголюбов уйдет, Емельян Михайлович заглянул в свои записи и приступил к допросу.
Унгерн с явным напряжением сидел на стуле, смотрел в сторону, теребил полы грязного халата, и Ярославскому на мгновение показалось, что барон тайно оттирает их от крови.
— В прошлый раз мы поминали двенадцатую главу книги пророка Даниила. Там — имя Михаила. На вашем флаге, захваченном во время пленения, написано «М-2». Насколько понимаю — «Михаил 2-й»?
— Он. Михаил Александрович. Великий князь и наследник русской короны. Государь отрекся в пользу своего державного брата. У меня законное основание.
— Вы что ж — собирались посадить на трон покойника? Михаил мертв. Знали это и дурачили своих людей.
— Не имеет значения.
— То есть?
Унгерн злобно покосился на обвинителя и, не сумев себя сдержать, спросил хриплым шепотом:
— Вы Миней Губельман? Еврей?
Ярославский — он в эту минуту что-то записывал в блокнот — отложил книжечку, с любопытством посмотрел на барона.
— Я понимаю тон вашего вопроса, генерал. Но я отвечу. Я — Губельман, сын ссыльного революционера и баргузинской крестьянки. Емельян Ярославский — мое партийное имя. Однако продолжим допрос.
Он полистал блокнот, остановился на одной из страничек.
— Вы не раз цитировали в приказах и разговорах слова Ветхого и Нового завета. Как помирить это с вашей ненавистью к людям и нациям, с жестокостью, не знавшей границ? В Урге вы убили не только тех, кто сочувствовал нам, но и служителя веры, безобидного священника Парнякова. Убили просто так, ни за что. Вы грабили и казнили купцов, уничтожали младенцев. Это что же — средство укрепления веры и реставрации монархии?
