— На хлебе и воде?
— А что, Игорь Олегович держал провинившихся так?
— В основном. Правда, не дольше трёх суток. А Лидию Александровну — её насколько?
— Пока не знаю. Но если дольше — можете смягчить режим.
— А завтра? Не пустить её на похороны — было бы крайне жестоко.
— Завтра?.. Отпевание, вы говорили, в двенадцать?
— В двенадцать.
— Я буду у вас в одиннадцать тридцать. Надеюсь — устерегу. И, пожалуй… скажите Завалишиной сегодня, что на похоронах она завтра будет. В виде, допустим, особой милости. Впрочем, не мне вас учить. Всё, Алла Анатольевна, вижу, что поняли. Подробности после. Мне ещё надо позвонить Пушкарёву и прочим. Извините. Спешу. До завтра.
Долгову, хозяину Надежды Галушкиной, быстро удалось втолковать, что к чему. Не разделяя опасений майора об эпидемии самоубийств, должной будто бы после смерти Бутова охватить осиротевших рабынь, против предложенных Брызгаловым профилактических мер он, тем не менее, нисколько не возражал: женщину посадить на цепь — милое дело!
А вот с Пушкарёвым вышла заминка. Этот жёсткий, беспринципный делец, узнав о предложенном Геннадием Ильичом средстве профилактики, сразу же встал на дыбы: — Верочку в цепи?! Да как можно! Что вы! Я её так никогда не наказываю! Нет, нет и нет!
— Фёдор Степанович, как вы её "наказываете" — я в курсе. И кто она вам на самом деле — тоже. Но вы, кажется, недооцениваете опасность. Ведь речь, возможно, идёт о её жизни и смерти.
— Неужели, Геннадий Ильич, всё так серьёзно? Вы не преувеличиваете?
— Хотел бы надеяться… Очень… Но, к сожалению, не могу. Два дня — две смерти. Да, не отрицаю, с Олудиной действительно мог быть несчастный случай — я ещё не допрашивал шофёра. А если — нет? Если всё-таки — самоубийство? И вы представьте, что Вера Максимовна…
— Ни в коем случае! Чтобы Верочка… Геннадий Ильич, а чего-нибудь другого посоветовать вы не можете?
— Другого? Держать её на снотворном? А может быть — на наркотиках? Не глупите, Фёдор Степанович! Рабыня она или не рабыня? Я не о положении Веры Максимовны у вас! У вас — ясно! Но, чёрт возьми, она же прошла бутовскую школу! Очень суровую! А это, знаете ли, не ваши детские игры "в наказание" — когда немножечко ремешком по попке! Прошла, заметьте себе, добровольно! Значит, в ней есть что-то влекущее не только к лишениям, унижениям и страданиям, но даже и к отказу от собственной личности! А вы: ах, Верочку в цепи — как можно? Можно, Фёдор Степанович! Если, разумеется, она вам действительно дорога!
