Первый, кого я увидела, был старый бухгалтер. Он сидел в оконной нише, наполовину скрытой шторой — Шарлотта была права, «он был в ярости». Вчера его возмущение приняло величественные формы — он выступил как какой-то пророк, и обличающий пафос в его речах и фигуре испугал меня и наполнил душу страхом. Но в сейчас он выглядел как очень разозлённый человек, который с трудом подавляет свой гнев — его левая рука, на которой поблёскивали драгоценные камни, вцепилась в подоконник, а его классический благородный профиль был искажён злобно опущенным уголком рта. Казалось, что его неудовольствие распространяется на всё общество, потому что он повернулся к нему спиной… Предмет его ненависти, молодой Хелльдорф, прислонился спиной к двери, сквозь которую я вошла. Он был, наверное самым внимательным и благодарным слушателем, поскольку стоял неподвижно, как заколдованный, и не отрываясь смотрел на исполнительницу — он был, видимо, другого мнения, чем господин Клаудиус, который при любом пассаже, который особенно грохотал под сильными пальцами, мрачно хмурил брови и неодобрительно качал головой — здесь он, видимо, тоже разыгрывал из себя знатока — лавочник!
Внезапно я почувствовала, что кресло подо мной слегка зашаталось. Я посмотрела в сторону — рядом со стоял Дагоберт; его локоть доверчиво лежал на спинке моего кресла. Когда я повернула к нему лицо, он глубоко заглянул в мои испуганные глаза, наклонился и сквозь шумные аккорды шепнул мне в ухо:
— Вы сегодня идёте к принцессе?
Я молча кивнула.
— Тогда немножко подумайте обо мне сегодня в том раю, куда вы ступите — я прошу вас об этом!
Я почувствовала лёгкое головокружение. Эти слова, такие мягкие и проникновенные, оказали на меня неописуемое воздействие. Ему, который на пустоши был таким насмешливым и недоступным, я должна была оказать милость — ему, Танкреду, который со своей красотой и офицерским достоинством выглядел как король среди лавочников? Кровь бросилась мне в виски, и вместо ответа я низко опустила голову — я была горда и счастлива, но другим было не обязательно это видеть.
По окончании игры и после обычных изъявлений благодарности за доставленное удовольствие гости стали расходиться. Хелльдорф тоже взялся за шляпу. Господин Клаудиус сделал ему знак, и я услышала, как он тихо сказал молодому человеку:
— Останьтесь ещё, я хотел бы услышать, как вы поёте, о вашем баритоне много говорят.
Во время всеобщей суеты я улизнула в соседнюю комнату — возможно, оттуда я смогу добраться до какой-нибудь двери, ведущей в коридор. Вся эта ситуация с моим вторжением в собравшееся общество была, конечно, ужасно забавной; я боялась насмешек Шарлотты, когда мы будем одни, и хотела по возможности не попадаться ей больше на глаза. К комнате, через которую я пробиралась, примыкал большой салон — там сегодня подавали обед. Из этого салона одна открытая дверь вела в коридор, где всё ещё на манер часового расхаживал туда-сюда старый Эрдман… Какое богатство серебряной посуды стояло на столе посреди комнаты и на соседних столиках! Мой взгляд охватил всю эту роскошь, затем скользнул по стене, и я застыла как пригвождённая…
