Аниська вышел во двор, смущенный, с красными припухшими глазами.
— Вот он, шибельник, — с притворной строгостью набросился на него Егор. — Хотел вчера там же, на берегу, спустить шкуру, так убег… У атамана не робей, но и не перечь. Потерпи, сынок, не огрызайся, — добавил он на ухо Аниське.
Полицейский, приземистый, чернобородый казак из староверов, деловито высморкался наземь, вытер руку об искромсанный собачьими зубами подол шинели, приказал:
— Собирайся-ка, парнище, сей же минут. Велено доставить тебя в хуторское правление в полчаса.
Полицейский поправил сползавшую с плеч портупею, громыхнул о рыжие сапоги расколотыми на конце ножнами шашки.
До хуторского правления Аниська шел, как во сне. Ему казалось, что на него смотрит весь хутор и указывает, как на преступника.
У входа в правление сиделец, сонный пожилой казак, развалившись на скамейке, грыз семечки. Поручив ему приглядеть за Аниськой, полицейский скрылся в правлении.
— Чей ты? — гнусаво спросил Аниську сиделец. — Зачем к атаману?
Аниська рассказал.
— Дурак, — сплевывая шелуху, заявил казак, — зачем пришел? Переждал бы где-нибудь денька два, атаман и забыл бы. Не человека же ты убил, а мало ли кто дерется. Иди домой.
Аниська уже хотел уйти, когда вдруг вышел полицейский, скомандовал:
— К господину атаману, шагом арш!
Аниська вошел в низкое сумрачное помещение, остановился у порога.
На серой, засиженной мухами, стене висел большой портрет царя. Под ним торчала черноволосая голова атамана Баранова.
— Шапку долой! — крикнул атаман.
Аниська сдернул картуз.
Черные, выпученные глаза уставились на Аниську с бессмысленной суровостью.
На столе лежали насека, ворох бумаг. В углу скрипел пером толстый писарь.
Атаман задал несколько ненужных вопросов. Аниська ответил с простоватым спокойствием, растягивая в ухмылке рот.
— Казак? — вдруг осведомился Баранов.
— Еще нет… иногородний, — развязно качнулся на ногах Аниська.
В ответе Аниськи атаману почудилась издевка. Он даже привстал, схватившись за насеку, заорал так громко, что сидевший за окном на заборе петух испуганно слетел, захлопав крыльями.
— Стань как следует, хам, когда с атаманом разговариваешь! Не казак, а чуб носишь! По какому праву? Ты, небось, и шаровары с лампасами носишь?
Аниська молчал, стиснув зубы. Он помнил наставление отца: надо терпеть и молчать.
— Чернов! Посади его в холодную! — приказал атаман полицейскому..
Чернов грубо втолкнул Аниську в кордегардию.
В двери заскрежетал задвигаемый засов. Аниська долго стоял, ослепленный мраком; ощупывая рукой холодный загаженный пол, содрогаясь от брезгливости, осторожно опустился на корточки.
