— Ну кино-о!
— Не мешай имя, — попросила Вера. — Любовь у них, сердечность.
— Серде-ечность! — заорал студент, вырывая из наста комок снега. — Эй, на экране, гасите свет!
Он размахнулся и швырнул снегом в палатку. Комок ударил в брезент, как в бубен. Тени нехотя разъединились, одна двинулась в сторону, и треугольник света упал на снег. Наступив на него, из палатки вышел Гошка, достал мятую пачку сигарет и, чиркнув спичкой, осветил бледное лицо.
— Ты что, перебрал? — спросил он Женьку. — Пойдем баиньки.
Он через плечо всмотрелся в десятиместку рабочих, из которой нет-нет да вырывались отдельные громкие голоса, кивнул на прощанье Вере и по ступенькам скатился в свою палатку. Женька обиженно сопел.
— Ох, с гонором ваш Гоша, — тоскливо заметила повариха.
— С тенором!
— С кем? — быстро переспросила повариха и вдруг зачастила: — Пошто-то встретит наедине, уставится неотрывно, а говорит, говорит все о чем-то другом совсем. Складно выходит, а не понять. Блажной, чо ли.
— Стихи читает. Не обращай.
— Не злись, не суди их. — Вера коснулась его груди. — Не ревнуй.
— Выставляла бы их из палатки, — ответил он. — Спать мешают, и вообще — что она, замуж за него собралась?
Повариха отвернулась.
— А я их не слышу! — неожиданно с веселой злостью сказала она. — А я сплю!
Женька удивленно уставился ей в спину.
— Почо их гнать-то? — чуть отвернув к нему голову, пропела повариха. — Эх ты, гуран молоденький, пущай пластаются. Небось и сам бы прибег сольцы лизнуть, да другой на солонце пасется… Никаво не понимашь.
Она с головы на плечи спустила платок, нехотя шагнула к палатке.
— Ох и пьяна я нынче-е! Винище и то тверезей. — Сладко потянулась и, отстонав в долгом зевке, предупредила: — К нам, пьяным, не приди смотри.
— Да иди ты! — совсем растерялся Женька. — Иди, иди спи.
Она растянула концы платка в стороны и плавными шажками пошла к палатке. И чем дальше удалялась, все больше походила на большой черный крест. Женька прислушался. Повариха тихонько пела:
Несет Галя во-ду,
коромысло гнется.
Стоит Ваня по-даль,
над Галей смеется-а…
Гошка лежал на спальнике одетым. Когда вернулся и затих в своем мешке Женька, он встал и ощупью в темноте выбрался из палатки. Лунатиком проскользнул к женской, отстегнул деревянные застежки.
— Гоша? — шепотом окликнула Тамара.
Он не ответил, пробираясь мимо Вериной раскладушки.
— Глупый, — ласково сказала она в темноту.
Харлампий не спал; он слышал, как ушел Гошка, закурил. Пульсируя в темноте огоньком папиросы, думал о том, какое замешательство в размеренную жизнь базы внесла его телеграмма.
