И пусть на щеке у него и тогда мог красоваться отпечаток белья — лежал ничком — но этот отпечаток не делился поперек морщинками, он пролегал по подбородку не набрякшему, в щетине, а чистому, покрытому легким юношеским пухом. Вот так проснешься однажды, и увидишь рядом с собой человека, и поймешь, что ты не помнишь его лица юным — до чего посторонним покажется оно в этот момент. Нет, любить лучше с юности, изначала, измлада.
Она понимала в этот самый момент, обрушиваясь по частям, как бесшумно взорванная крепость, в море сна, что мысль ее ложна, или более того — неправдива, неправедна.
— Я не собирался просто поблудить с тобой, — с горечью говорил Сергей на утро, мешая сахар звенящей ложкой в стакане с отколотым краешком. — Не бойся меня, и не бойся рожать. Кому мы будем нужны, кроме наших детей? Государство о нас не позаботится!..
Валентина теперь казалась себе теперь очень старой. В свои почти тридцать. В восемнадцать, девятнадцать, двадцать ее не остановило бы отсутствие жилья, быта, стиральной машины. Да, собственно — и не остановило. Безо всяких «бы». Но она повзрослела и поумнела. «И лишилась воли к жизни», — сказала бы она, если бы было, кому.
Шелудивый пес проковылял за окном, ловя взгляды прохожих просящими глазами. Вот и она такая же, сутулится на перекрестке — одинокая женщина, как побитая собака, выгнанная в дождь, сиротливо поджимающая некогда пышный хвост в репье между мосластых лап.
C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum
Cola.doc
— Ты знаешь, я ужасно сглупила, — сказала Алена. — Ужасно.
— А что такое?
— Я позвонила врачу и спросила, можно ли тебе прийти. Она ответила — ни в коем случае.
— Почему это?
— Не позволяют. Не знаю. Заведение-то ведь специфическое… Никаких друзей.
— А ты? Тебя пускают?
— Я — жена. Это совсем другое.
— Но все равно поедем. Попробуем…
Больница имени Кащенко и действительно оказалась похожа на Третьяковскую галерею — на большой больничной территории раскинулось мрачное здание из темного красного кирпича.
Алена достала из сумки бахилы:
— Если они не будут нас обеих пускать, ты пойдешь одна.
— Ты так говоришь… Как будто «оставь надежду».
Алена тоже улыбнулась:
— Просто Дмитрий хотел тебя видеть.
Но медсестра в зеленом халате даже не спросила, кто они, а выкрикнула в глубину коридора фамилию и открыла деревянную дверь.
Алена и Валентина оказались в высоком помещении, где стояли столы. Здесь уже сидели больные и посетители — за каждым столом по две пары. Игрушки из пластилина, выстроенные на этажерках по углам комнаты и неловкие, похожие на детские, рисунки, бросились в глаза. Дверь в конце комнаты открылась, и показался Дмитрий — он был хмур, но другим его редко кто и видел, наверное.
