Пустыня - Василина Александровна Орлова

Словно серый покров лёг на рыжие, розовые, зелёные стены домов, на бетонные плиты оград, на трубы завода в мягком, скрадывающем очертания отдалении — и только обкатанные, шлифованные колёсами рельсы блестят резко и ясно, как бритва, и, перекрещиваясь, уходят за горизонт. Параллельно прочерченные провода скоро побегут, волнами, от столба к столбу, то поднимаясь, то опускаясь.

Дорога. Постепенно бесприютность, растерянность, ощущение сиротства, одиночества, собственной малости перед лицом большого мира — сменяются особым чувством, возможным только в пути. Сплав свободы и воли, безоглядный размах путешествия.

Даже — а может, особенно — когда едешь плацкартом.

— Стыдно гостей привезти в хату, — сетуют за спиной.

Поезд едва тронулся, а уже пошли жалобы, сетования, рассказы, обмен опытом — всё то, что делает наши железные дороги нескончаемыми общенациональными конференциями.

— Шо ты купила ребенку? Прошла неделя, шо ты сготовила?..

Ноябрь. Вечные сумерки. Наступает зима. Мне светло, вообще светло нынешним ноябрем, и страшно даже вспомнить, что было в прошлом году, в гирлянде каких кошмаров я была шнуром, по которому бежал ток, зажигая их попеременно, как на новогодней ёлке, которую — первую — нынче уже выставили на одной из площадей Москвы.

Хорошо, да и как может быть не хорошо? Если в единственных штанах, тех, что на мне, в единственном же свитере, как настоящий аскет, еду в плацкартном вагоне и постепенно, покачиваясь, понимаю, насколько экзистенциально окрепла за последние несколько месяцев. Из позднеосенней Москвы следую в первоосеннюю Ялту. В рюкзаке ноутбук, в ноутбуке текст, а в тексте — в общем говоря, монолог, устремленный к тебе, разговор с тобой заочным, одно большое письмо, послание в никуда. Кащеева игла.

Поезд катит мимо платформы Царицыно, откуда с бывшим мужем уезжали в Подольск на электричке — не раз и не два. И где я плакала.

Фикшн хренов.

Подольск, но губы сами сложились в улыбку. Значит, отболело, отвалилось, как короста — под ней тоненький блестящий слой новой кожи. Змеи регенерируются быстрее, чем другие животные, но и теплокровные тоже…

Почему-то вспомнилось, как в Дунае, где родилась, на побережье Японского моря, которое потом вот тянет меня к морям — да всё к другим, мягким, южным… На побережье сурового, северного, холодного, катящего свои свинцовые волны моря, перекатывающегося бурунами, на каменистом, холодном, сером антипляже нашла камешек. Особый. Мне года четыре, серьёзно рассматриваю его на просвет — в нем всё. Целый мир. Полупрозрачный. Возможно, и не камень вовсе. Стекло? Кусок пластмассы? Ещё какой материал? Не вспомнить уже, и спросить некого, да и не важно. Для меня тот камень самый драгоценный во вселенной, и ни один бриллиант самой чистой воды не заменит потери, дорогой до боли, как все потери.