Он посмотрел на Еву и увидел, как в свете лампы цвет ее волос снова превратился в медное сияние.
— Я не знаю, любил ли я когда-нибудь. Я не могу с уверенностью сказать, люблю ли я тебя, Ева. Но мне бы очень хотелось, чтобы ты поехала со мной на планету Бастера.
Ева покачала головой.
— Аш, я должна остаться здесь хотя бы на некоторое время. Я занимаюсь этим делом в течение многих лет. Я должна довести его до конца.
Ее взгляд в свете лампы казался затуманенным.
— Может быть, когда-нибудь, Аш, если ты еще будешь желать видеть меня рядом. Возможно, некоторое время спустя я смогу приехать.
Саттон сказал ей просто:
— Я всегда буду хотеть, чтобы ты была рядом, Ева.
Он протянул руку и нежно коснулся медного завитка волос, упавшего ей на лоб.
— Я знаю, что ты никогда не приедешь. Если бы это было хотя бы немножко по-другому… Если бы мы были два обычных человека, у которых самая обычная человеческая жизнь.
— В тебе есть величие, Аш, — тихо проговорила она. — Ты будешь богом для многих людей.
Он стоял, безмолвно ощущая, как вечное одиночество опускается на его плечи. Не было того величия, о котором она говорила, а было лишь одиночество и горечь человека, который одинок и который всегда будет одиноким.
Саттон плыл в море света, и откуда-то недалеко от него доносилось жужжание работающих механизмов, маленьких механизмов, которые расчленяли всего его тончайшими пальцами световых лучей. Щелкали какие-то переключатели. Светочувствительная бумага протекала, как поток серебра через ролики.
Расчленение, взвешивание, опробирование, измерение… Ничего не пропуская, ничего не добавляя. Точная запись его каждой частицы, каждой клетки, каждой молекулы, каждого нерва и волокна мускулов.
И откуда-то издалека, из какого-то места за гранью этого моря света, в котором он плыл, голос говорил только одно слово, которое он все время повторял про себя:
— Предатель.
— Предатель.
— Предатель.
Одно слово, без восклицания. Голосом, который не имел эмоциональной окраски. Одно безликое слово.
Сначала это слово произносил один голос. Затем к нему присоединился другой, потом еще, это были голоса целой толпы. Толпа стала гигантской, а звук ее голосов настолько усилился, что стал целым морем, выкрикивающим только одно слово.
Оно выкрикивалось до тех пор, пока не потеряло всякий смысл, пока не стало звуком, который слишком долго повторяется, чтобы сохранить смысл.
Саттон попытался ответить, но ему это не удалось. Не было никакой возможности ответить. У него не было голоса, не было губ, языка, горла Он был чем-то, что плавало в море света, а слово продолжало звучать, никогда не меняясь, никогда не умолкая…
