Мистер Дилл проводил меня в гостиную, где Эван укладывал свои вещи. В комнате пахло лимоном, кофе и грязью. Я завернула чешую в шаль и положила сверток на кровать. Я наблюдала, как Эван развернул шаль, и почти потеряла сознание от нервного напряжения. Я думала о том, как он обнимал меня. Я думала, что могу обратить ложь в правду.
Когда он увидел то, что я принесла, выражение его лица дорогого стоило.
— Вайолет, — сказал он.
И мне захотелось закричать: «Да, да, это я, я живая!»
Но я смотрела в пол, будто сама испугалась своей находки. Я не торопила события. Из всего прочитанного я сделала вывод, что лучший способ рассказывать истории — это начинать подальше от главного стержня, но все время держать в уме, в чем же этот стержень заключается. Для меня главным было то, как он смотрел на меня.
Он впал в страшное возбуждение, выслушав мой рассказ о том, как я случайно наткнулась на следы на нашей земле. Я сказала, что в последние два дня у наших коров пропало молоко. Некто, кому нравится вкус молока, отсасывал его у коров, а потом крадучись возвращался в темные воды небольшого пруда на задах нашей фермы, взбаламучивая ряску, ломая последние мальвы и распушившийся ваточник, семена которого с шелковистыми волосками взлетали в воздух при малейшем дуновении ветерка.
И наконец, прошлой ночью я нашла чешую. Она была так пропитана серой, что обожгла мне руки. Я показала Эвану кончики пальцев, испачканные угольной пылью там, где на меня пыхнула спичка, пока я держала над ее пламенем чешуйки луфаря Джорджа Веста.
Эван тут же распаковал чемодан. Сказать по правде, я помогала ему. Возможно, миссис Дилл, наблюдавшая за нами из прихожей, посчитала мое поведение слишком фамильярным, но мне было наплевать. У истории был свой стержень, уж что было, то было: Эван Перкинс и я в тот же самый день поехали на нашу ферму.
Мы приехали еще до ужина. В это время года душистый горошек буйно цвел в последний раз. Наши коровы обожали его, и молоко, которое они давали, было особенно сладким именно в это время года. От дороги, ведущей к нашему дому, поднималась пыль. Желтая пыль ложилась на обшитые белыми досками стены и на ваточник, семена которого кружили над полями.
Моя сестра загоняла коров домой, и она тоже была золотая. Желтые волосы струились по спине, руки были обнажены. Даже я, привыкшая видеть Хьюли каждый день, всю жизнь, и то удивилась, какой же она была красивой. Я не видела, как они с Эваном уставились друг на друга, когда я их познакомила. Я думала, Эван рассмеется, когда моя сестра начала рассказывать о том, как она боится чудовища, как ее ничуть не удивляет, что оно оказалось в нашем пруду, и что очень даже может быть, что его привлекло мощное благоухание душистого горошка. По ночам она слышала какие-то звуки, призналась Хьюли, то ли шепот, то ли звук чешуйчатой туши, волокущейся по луговине.
