Ленинградские тетради Алексея Дубравина | страница 99
Виктор передохнул, взял меня за руку.
— Мне было стыдно, Алексей. — Рука его дрожала. Он отнял ее, спрятал за спину. — Вместо того чтобы радоваться, стал испытывать угрызения совести. Мы никого не потеряли в тот раз и через полтора часа благополучно вернулись в окопы. А мне думалось, что вся эта ненужная потасовка произошла по глупости, по моей бесшабашной глупости.
Виктор умолк, откинулся на спинку кровати.
— Нет, война не для меня. Ненавижу войну, хоть сотню строгих выговоров мне всыпьте!
— С тобой говорил командир полка?
— Тарабрин? Перевел в помощники старшины отряда и приказал изучить автомобиль.
— Зачем?
— Должно быть, в обоз куда-нибудь отправит.
Зашевелился Кайновский, повернулся к нам, пристально и долго разглядывал Виктора.
— Ну, я, пожалуй, пойду. Скорее поправляйся.
Мы крепко пожали друг другу руки, и Виктор ушел.
— Ваши приятели? — хрипло спросил Кайновский.
Я с гордостью ответил:
— Друзья.
Письмо
Виктор ушел, и я развернул письмо. На двух листках школьной тетради какими-то рыжими чернилами Андрей Платонович писал:
«Дорогой Юра, дорогие Виктор, Алексей и Павел — славные сосновские ребята, черти вы полосатые и мои закадычные друзья!
Знать, сам сатана мудро водит вашими сердцами, коль вы снова собрались все вместе и снова, как и прежде, верите друг в друга, хотя, вероятно, иногда и спорите. Радуюсь хорошей человеческой радостью — тому, что не рассыпался ваш слаженный квартет, что вы, как написал мне Юрий, заметно повзрослели, а главное — тому, что в годину лихолетья не сетуете на судьбу, не растерялись, нашли свое место в борьбе и честно сражаетесь там, где суждено вам было оказаться. Представляю, как нелегко на баррикадах Ленинграда. Но вы — позвольте мне надеяться — во что бы то ни шло сохраните присутствие духа, веру в идеал и нашу советскую русскую природу. Иначе я не верю, что вы родились при Советской власти; не понимаю, что значит для нас родина, семнадцатый год, социализм; не знаю, что такое Ленинград. Итак, не бойтесь испытаний, мужественно смотрите событиям в лицо, берегите и поднимайте в себе человека — вы люди новые, с вас спросится. Вот вам мое учительское и, если хотите, отцовское пожелание. Другого не могу придумать. Откровенность, ребята, превыше всего.
А поймете ли меня, можете ли представить, как мне, старику, хотелось бы быть сейчас с вами? Судьбе, к сожалению, было угодно, чтобы старый ваш друг и кружковой руководитель стал в эту войну рядовым сапером и находился от вас за тысячу километров. Видите, какие обстоятельства. Тогда хоть напишите мне, сохранилось ли в Ленинграде, в Летнем саду, сухое дубовое дерево — на нем неизвестным балагуром-резчиком выточена голова хитрого сатира. Очень любил и люблю этот тенистый уголок: не раз в годы студенчества сиживал там на скамейке и мечтал о покорении вселенной. Часто декламировал стихи — не сатиру, понятно, а некой белокурой каналье с бирюзовыми глазами — в них, мне казалось, отражался весь мир; сатир на меня сердился, а я, бесконечно счастливый, грозил ему кукишем. Было такое, ребята, не отпираюсь, было. И хорошо, что было, не так ли? Этих своих молодых мечтаний о звездах, о чистоте человеческих глаз и перестройке мира по плану рабочего класса я не забыл до сих пор: они мне светили всю жизнь, светят и теперь, в тесной землянке саперного подразделения.
