В конце концов я решил, что самыми подходящими к случаю цветами будут непритязательные ландыши — скромный букет белых барашков, с едва уловимым запахом леса и чистой озерной воды…
Ночная роща встретила меня сумраком и трепетными шорохами. Лес дремал чутко, настороженно, и птицы ничуть не боялись потревожить его короткий сон: под непрерывное щелканье соловьев, протяжный свист филина, робкие вздохи и всхлипы других, не известных мне птиц роща задумчиво пополняла свои израсходованные за день силы, чтобы через час или два, будучи разбуженной ветром с реки, вновь зашуметь, залепетать листвой.
Любоваться рощей не пришлось. В непролазной темени можно было только на ощупь пробираться от куста к дереву и от теплого шершавого дерева к прохладному, топорщившемуся ветками кусту. Под деревьями было мягко и сухо, под ногами с треском ломались высохшие палки; зато каждый куст, чуть только коснешься его веток, начинал недружелюбно шуршать и обильно обдавал брызгами росы. Мокрый и исцарапанный, я наконец остановился: передо мной в мерцающем свете звезд открылась небольшая поляна — здесь росли ландыши.
Набрав небольшой букет, я связал его веткой, ровно обрезал комли стеблей и только тогда рассмотрел, что серебристые лепестки цветов на ночь свернулись и, сворачиваясь, умудрились прикрыть собой по капле прозрачной росы. Эти чистые росяные капли нежно поскрипывали, даже звенели, точно хрустальные бусинки в легкой погремушке. Может, мне чудилось, что они звенели…
Вышел к реке, присел на утоптанной тропинке. Над темными берегами бесшумно парила крылатая ночь. Далекие звезды золотыми точками отражались в реке. В стороне от Большой Медведицы светилось скопление Плеяд. Я долго смотрел на их пляшущие огоньки и думал о предстоящей встрече. «Интересно, — размышлял, обращаясь в мыслях к Вале, — что ты скажешь, когда я поднесу к твоим смуглым рукам этот мокрый лесной подарок, что подумаешь?»
С рассветом я поднялся и направился к пристани. От поворота реки светло-голубой дебаркадер причала был виден словно на блюдце. К нему не спеша подваливал белый пассажирский пароход. Стало почему-то грустно. Но едва я завидел нарядную Валю, стоявшую на верхней палубе пристани, непрочная грусть тотчас улетучилась. Валя была в красивом фисташковом платье и разговаривала с Катей Ильинской.
Присутствие Кати не предвещало ничего хорошего — в этом я убедился немедленно.
Первой меня, ступившего на сходни, заметила Катя. Она лукаво улыбнулась, что-то сказала подруге, — Валя как будто удивилась.
