— Приходите-ка завтра на Оку, и мы не спеша потолкуем о звездах, — сказал Андрей Платонович. — Настенька против не будет? — шутя обратился он к дочери.
— Если мы сегодня выгладим белье и заштопаем вашу рубашку, завтра вы свободны, папа, — в тон ему ответила Настенька.
— Вот и прекрасно! И выгладим, и заштопаем, и завтра проведем деловое совещание.
Назавтра мы встретились в лугах у Старого русла.
Андрей Платонович пришел раньше, облюбовал веселую лужайку на краю откоса и, сидя на камне посреди этой лужайки, щурился на солнечную гладь спокойной широкой реки. На нем была просторная рубашка из светлой бумажной фланели, без галстука, и серые холстинковые брюки навыпуск. Такого по-майскому праздничного мы видели его впервые. Он чему-то мечтательно улыбался, и ласковый ветер с реки кудрявил его полуседую шевелюру. В прибрежных ракитовых кустах мелькало оранжевое платье Настеньки. Она собирала цветы: в ракитнике росли незабудки.
Когда мы подошли и поздоровались, Андрей Платонович поднялся и, вытянув руку вперед, медленно, негромко прочитал:
О Русь, малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.
Затем он сказал:
— Нет, вы посмотрите, вы только посмотрите, где вы живете, счастливцы!
И — опять медленно и тихо, почти шепотом:
Пахнут шелковые травы,
Пахнет смолистой сосной.
Ой, вы луга и дубравы, —
Я одурманен весной.
Мы были удивлены. Мы знали, что Андрей Платонович любит стихи, знали его привычку цитировать отдельные строфы на уроках, — читал он всегда бесподобно. Но мы никак не ожидали услышать такие щемящие сердце стихи вот здесь — посреди лугов, на ветру, колыхавшем цветочные запахи; на равнинном просторе полей, разбежавшихся до самого горизонта; на виду у высокого неба, у солнечной реки, у синих и темных озер, прохладно блестевших в кустах левобережья; на виду у рощ, холмов и деревень, раскиданных повсюду по округе. Казалось, не хватало только музыки — и этой музыкой, песней лугов и полей, стали волшебные эти стихи, быть может и сложенные, и впервые пропетые где-нибудь неподалеку от Сосновки.
Мы молчали.
— Так что же вы скажете? — спросил Андрей Платонович. — Это Есенин, ваш знаменитый земляк.
— Теперь уж мы не здесь, Андрей Платонович, — ответил ему Виктор. — Настроились на грады и столицы.
— Никогда не забывайте Сосновку, — повторил вчерашние слова Андрей Платонович.
Медленно пошли вдоль берега. Учитель говорил:
— Если не будет войны, какая великолепная жизнь ждет вас, ребята! Я в ваши годы носился на тачанке. Ровно пять лет колесил по фронтам. Вам этого не желаю. Идите вы все в науку, черт побери! Знаете, кем я представляю вас лет этак через десять? Павла — кандидатом философии, Виктора — начальником геологоразведочной партии где-то на Саянах, Юрия — ученым архитектором. Дубравин, вероятно, станет историком. Ошибаюсь?
