Ленинградские тетради Алексея Дубравина | страница 27

Я вышел от Полянина, подумав: «Человек минуты, — если что болит, он о том и говорит». Вместе с тем я думал: если по-прежнему нужны аэростаты, значит город продолжает сражаться. И пусть продолжает. Это на сегодня главное.

Бывают и в будни праздники, случаются и в мозглую осень погожие деньки. На войне тоже не всегда грустно — изредка, но приходят отрадные мгновения.

Я не был участником этого события, блеснувшего, как фейерверк, всего лишь на несколько секунд, был только свидетелем — одним из сотен взволнованных ленинградцев, вышедших в тот вечер на улицы; но я не могу не сказать хотя бы двух слов об этом прекрасном праздничном моменте.

Ночь застала меня на Марсовом поле — обычная нервная ночь, густая, холодная и темная. Фашистские бомбардировщики еще в сумерки подкрались к центру города (несколько нарвалось на тросы аэростатов) — и теперь воровато сновали над Невой и Невским. Бомбы разных калибров, словно из худого мешка, сыпались на город, глухо рвались и скрежетали осколками. Наши зенитки работали честно. Их железная стукотня, прерываемая бомбовыми взрывами, составляла главную тему звуковой симфонии.

Позже тема симфонии сменилась. Пушки, словно по команде, одновременно смолкли, и тогда вместо них в непроглядно-черном небе залопотали пулеметы. Над Невским завязался воздушный бой. Я стоял между колоннами небольшого здания; где-то рядом со мной, должно быть в окне, быстро отстукивал звонкий метроном; я поглядывал наверх, и жестокий поединок в ночной высоте казался мне схваткой железных драконов. Надсадно ревели немецкие моторы, и тонко, с замиранием на разворотах шумели наши истребители. Изредка в напряженно гудевшей темноте мелькали струи огненно-голубого бисера — то прошивали аспидное небо горячие трассирующие пули. Думалось, будто разгневанный великан пригоршнями сыплет чугунные ядра — так отдавался в ушах пулеметный стук в глубине кромешности. Немцу, вероятно, тошно. Иначе он не хрипел бы, как придавленный.

— Наш режет! — кричит человек за колоннами.

Этот восторженный голос кого-то мне напомнил. Нет, не могу сообразить. Снова волнуется небо, рвется короткая очередь, нарастает шум.

Очередь вдруг захлебнулась, перестрелка кончилась, дико взревели моторы.

— Заходит! Над фашистом взвился!

Звонкий, вибрирующий звук истребителя поднялся на предельно высокую ноту и замер на ней, словно застыл, заставив содрогнуться.

— Давай, дорогой! Поприжми его к погосту!