— Нет! — сказал Иван Петрович убежденно.— Нет. Не надо.
— Вот и я говорю, что не надо, — ответила девушка.
— Нет же... нет, нет... право, не надо! — сказал Иван Петрович еще убежденней. — Со мной так не надо, правда же не надо, правда!
— А почему я должна уступать как по-вашему? Я ведь тоже сказала не надо. Вот вы мне и уступите!
— Я... да, я уступлю... я вообще... — говорил Иван Петрович, запуская ладони все дальше между ней и пальто, отделяя ее от пальто.
— Я не такой... то есть я такой... не в этом смысле... но со мной это можно... со мной только так...
— Зачем же вы это! — крикнул вдруг он с обидой, почувствовав, что рука ощутимо толкает его под ребро.
Девушка удивилась и пока что толкать перестала.
Он, наконец, обхватил под пальто ее руками, изогнул к себе — и она изогнулась, вся пришлась вдоль него, и вот уже жесткая, упертая рука послабела, подалась и вдруг провалилась вниз между ними.
Иван Петрович зашелся от нежности и доверия.
Так они стояли у окошка, прижавшись, вернее, девушка позволила ему к ней прижаться; немного дольше, чем нужно, был он уже в этом состоянии нежности, и девушка опять удивилась, потому что приготовилась к продолжению боя. Когда наконец он пустил свои ладони гладить везде, где бы им захотелось, девушкины руки крепко их хватали, как жандармы, на окраинах платья — хотя и не прежде — и тут же опять отсылали их к центру, то есть к середине платья, на талию.
Долго продолжался этот бой, с постепенными уступками и отвоеваниями, Иван Петрович всего не упомнил, он был только уверен в своей правоте, он честно знал: это так все и нужно — все, что он делал, и даже досада одолевала не очень, потому что девушка постепенно сдавалась. И каждый раз, когда рука добиралась до теплой, живой кожи тела, Иван Петрович от волнения вздрагивал, словно добирался до голой, живой, человеческой сущности этой девушки, уже не закрытой от него в скорлупу.
Вдруг по лестнице, снизу, кто-то стал подниматься, девушка выскочила из его ладоней, быстро застегнула пальто и отвернулась к окну.
Иван Петрович почувствовал настоящее горе.
По лестнице поднималась старуха с батоном, поднималась медленно, с одышкой, отдыхала, опершись на колено рукой. Ее голова постепенно вращалась вокруг проема, добираясь до них. Иван Петрович тоже стал смотреть в окно. Так они стояли молча, он и девушка, и глядели в окно, будто там было что-нибудь интересное. Две мухи ползали по стеклу с двух сторон, одна по другой, и согласно сворачивали в сторону, ни на шаг не расставаясь, как подруги.
