Иван Петрович пустился бежать, обгоняя троллейбус, но потом троллейбус его обошел, и девушка опять помахала ему из окна.
И снова обида на женщин, желающих вечного ближнего боя, требующих себе в утешение игры по всем правилам, которые кто-то им когда-то внушил, разыгралась в Иване Петровиче и вдруг появилась уверенность (а точнее — надежда), что сейчас будет все по-другому, не так. Давняя мечта о том, что когда-нибудь будет знакомство, встретится женщина, не похожая на других только в этом, только в том, что она не потребует боя -— ни в начале знакомства, ни после не будет борьбы за господство, за то, кто главней, что и как сделал ты по ее и что нет — эта мечта разыгралась в Иване Петровиче, вызванная улицей и ссорой и таким необычным согласием девушки.
Вот он бежит, не очень хорошо бежит, не красиво и не быстро, не так, как когда-то, в девятнадцать-двадцатъ лет (а теперь ему уже исполнилось тридцать), и там она едет впереди троллейбусом, красивая девушка с необычным, просторным лицом, и уже доверяет Ивану Петровичу больше, чем доверяли другие.
Он даже не стал приготавливаться к первым словам разговора, а возможно, что и не успел, размечтавшись, но девушка оказалась умницей. Она придумала, что нужно сказать, чтобы им не сделалось при начале неловко.
— Вы жили когда-нибудь в Павловске? Лет шесть тому назад? -— спросила она Ивана Петровича с понимающей улыбкой.
— Нет, — отвечал он с такой же улыбкой. — Никогда!
— Жалко, — сказала она. — Значит, мне показалось.
— Показалось, — подтвердил Иван Петрович быстро и весело, потому что теперь это было неважно. Можно было теперь познакомиться, раз начало пошло хорошо.
Иван Петрович сразу же стал говорить о себе, где он жил, что он любит, и чего он не любит, а она отвечала ему о себе, не стараясь дождаться, пока ее спросят.
И у них произошел настоящий разговор двух людей, когда каждый говорит о себе, а другому это как раз интересно.
-— Я, может, сразу и не понимаю... — говорила, к примеру, девушка.
— Да! — подтверждал Иван Петрович, удивляясь. — Ия тоже сразу!
— А как приду домой, подумаю — и все-таки пойму. И мне становится стыдно.
— Стыдно! — говорил Иван Петрович. — Нет, а мне, пожалуй, совестно, пожалуй что да.
— А ей и потом не становится стыдно, она и потом ничего не поймет — вот в чем у нас основная с ней разница!
— Да! — подтверждал эту разницу Иван Петрович и радовался разнице. — А вот взять, к примеру, меня... Если я...
