— Нет.
— Оно необходимо человеческому роду?
— Нет.
— Не великое и даже не необходимое. Нечто среднее, то, чем просто заполняют время. Зачем же ты этим занимаешься?
Вилли задумался на минуту. Он сказал:
— Это выражает мою любовь к Проперцию и мою любовь к латинскому языку. Любовь стремится найти себе выражение, ради нее надо работать. Может быть, это невозможно определить в рамках твоей дьявольской метафизики, без того, чтобы не извратить, но это — несомненное добро. И если несомненное добро достижимо, то нужно протянуть к нему руку.
— Разреши мне исправить твое определение, Вилли. Объект любви тут — ты сам, это та ценность, которую ты с помощью Проперция и латыни стремишься пробудить и защитить.
— Возможно, — сказал Вилли. — Но я не вижу, почему так уж нужно знать. Ты велик потому, что ничего не знаешь. Лучше не знать, правда?
Тео отошел от окна и встал у стола, упершись в него костяшками пальцев и рассматривая своего хозяина. Полы его пиджака слегка распахнулись и обнажили засаленную рубашку, пятнистые коричневые подтяжки и грязный шерстяной жилет. Присущий Тео запах пота и собачьей шерсти распространился над открытыми книгами и словарями. Вилли нагнулся, потирая тонкую лодыжку своей изящной рукой.
— А что после Проперция, что?
— Другое пустое занятие, чтобы заполнить время, наверно.
— Кто-нибудь рассказал тебе о парне, покончившем с собой?
— Нет, — ответил Вилли удивленно. — Кто?
— О, кто-то, кого мы не знаем, как говорит Кейт. Какой-то незначительный человек из конторы моего дорогого брата. Они все разволновались. Это самое забавное, что случилось с тех пор, как Октавиен стал кавалером ордена Британской империи. При тебе молчат об этом, ты знаешь почему! Для всех здесь ты стал какой-то священной коровой.
— Зря они беспокоятся обо мне, — пробормотал Вилли. — Я выстою до конца своего срока.
— Да, я это знаю, — сказал Тео, — хотя и не знаю почему. И не знаю почему и я выстою тоже. Мне плохо в последнее время. И мне трудно выносить это там в доме. Вот почему я прихожу мучить тебя. А там все становится хуже. Они так мило следят друг за другом, так ласково. Homo homini lupus est.[14] Они все — сексуальные маньяки и даже не подозревают об этом. Вот хоть мой дорогой братец, этот совершенный шар, получающий эротическое удовлетворение, наблюдая за тем, как его жена флиртует с другим мужчиной…
— Почему бы не быть к ним немного снисходительным, — сказал Вилли. — Они не причиняют никому вреда. Ты поносишь нас за то, что мы не святые.
