Когда Вильгельм сообщил, что ему известно о судьбе ее детей, Мата оскорбилась.
— Какая беспардонная ложь! — произнесла она возмущенным тоном и прервала любовные утехи.
— То есть на самом деле детей у вас не было? — как можно деликатнее поинтересовался Канарис.
— Почему же не было? Ты что же, считаешь, что я не способна рожать наследников? Кому угодно, даже тебе, Маленькому Греку. — На сей раз это свое «Маленькому Греку» Маргарет произнесла с особым снисхождением.
— В голову не приходило предаваться подобным сомнениям.
— Неправда, ты в этом убежден, поскольку, заполучив мое досье, узнал, что твоя Мата Хари на целых одиннадцать лет старше тебя. Разница в возрасте — вот что тебя шокировало!
В принципе Маргарет была права: во время знакомства он понял, что женщина явно старше его, но даже предположить не мог, что разница в возрасте окажется столь существенной. Однако признаваться в этом не спешил.
— Ваш возраст, Мата, меня не шокирует, — как можно спокойнее и убедительнее произнес двадцативосьмилетний морской офицер. — Мне, моряку, приходилось затаскивать в постель и более… солидных женщин. К тому же вы все еще свежи, как юная богиня.
— Лжешь ты все… Однако слышать это приятно. И на всякий случай запомни: никакой суд не заставил бы меня отдать свою дочь этому колониальному пьянице и распутнику.
— Считайте, что навсегда убедили меня в этом.
— У меня действительно было двое детей. Было-было! — нервно зачастила она. — Как у всякой порядочной богобоязненной женщины.
— Разве я подверг эту версию сомнению? — вкрадчиво спросил Канарис.
— Вслух не подвергал, однако не поверил. Чутье подсказывает: не поверил.
Канарис внимательно присмотрелся к выражению ее лица: как всегда, оно оставалось красивым и цинично-холодным. После знакомства с Маргарет образ этого полуовального, со смугловатой кожей личика неотступно преследовал Канариса, являясь ему в вечерних и предутренних полубредовых видениях с маниакальной навязчивостью. В ее ангелоподобном лице — с точеным римским носиком, слегка раскосыми, цвета перезрелой сливы глазками и высокими черными бровями вразлет — просматривалось что-то иконостасное; стоило запечатлеть его кистью церковного живописца, и можно было озарять его мифической благодатью любой христианский храм. Впрочем, теперь ореол святости просматривался в этом облике все реже, предательски открывая Канарису свое рисованное кукольное бездушие, припудренное налетом бездумности.
— Хорошо, что это чутье хоть понемногу просыпается в вас, Маргарет. Разведчику оно крайне необходимо. Особенно женское.
