Все-таки делается как-то неприятно, тревожно. Скорее бы домой. Но сейчас прямо сказать об этом стыдно.
-- Хватит, -- говорю я дедушке все так же громко и внятно, -- мы наелись, надо же теперь и ему оставить.
-- Сейчас, -- отвечает дедушка, -- хочу наших угостить.
Цепляясь за кусты, он быстро взбирается на крутой косогор, где много
еще нетронутой черники. Я тоже наламываю для наших черничные ветки, но мне
почему-то завидно, что дедушка первым вспомнил о них. Пожалуй, я бы совсем не вспомнил...
С букетами черники снова выбираемся на гребень. После сырого,
холодящего ноги, северного склона приятно снова ступать по сухим, мягким
листьям. Дедушка приторачивает наши букеты к вязанкам.
Он кладет свою огромную вязанку на плечо, встряхивается, чтобы
почувствовать равновесие, и, поддерживая вязанку топориком, перекинутым
через другое плечо, двигается вниз по гребню. Я проделываю то же самое,
только у меня вместо топорика дедушкина палка поддерживает груз.
Мы спускаемся по гребню. Дедушку почти не видно, впереди меня шумит и
колышется зеленый холм ореховых листьев.
Сначала идти легко и даже весело. Груз почти не давит на плечо, ступать
мягко, склон не слишком крутой, ноги свободно удерживают тело от разгона, а
тут еще возле самого рта играют сверкающие бусинки черники. Можно языком
слизнуть одну, другую, но пока не хочется.
Но вот мы выходим из лесу, и почти сразу делается жарко, а идти все
трудней и трудней, потому что ступать босыми ногами по кремнистой тропе
больно. А тут еще ветки впиваются в плечо, какая-то древесная труха летит за
ворот, жжет и щекочет потное тело. Я все чаще встряхиваю вязанку, чтобы
плечо не затекало и груз удобней лег. Но оно снова начинает болеть, вместо
одних неудобных веток высовываются другие и так же больно давят на плечо. Я
нажимаю на дедушкину палку, как на рычаг, чтобы облегчить груз на плече, и
он в самом деле делается легче, но тогда начинает болеть левое плечо, на
котором лежит палка. А дедушка все идет и идет, и
только трясется впереди
меня огромный сноп зеленых листьев,
Наконец сноп медленно поворачивается, и я вижу свирепое дедушкино лицо.
Может, он сейчас сбросит свою кладь и мы с ним отдохнем? Нет, что-то не похоже...
-- Не устал? -- спрашивает дедушка. Вопрос этот вызывает во мне тихую
ярость: да я не то что устал, я просто раздавлен этой проклятой вязанкой!
-- Нет, -- выдавливаю я из себя для какой-то полноты ожесточения,
только бы не показаться дедушке жалким, ни к чему не способным.
