хотят, и они за это его часто ругают.
Все это я вижу и улавливаю детским чутьем, хотя, конечно, объяснить и понять не могу.
Сейчас мы в лесу. Он рубит ореховые прутья, а я смотрю. Рубить ему
неудобно, потому что он стоит на обрывистом склоне, а заросли лесного ореха,
обвитые густыми плетями ежевики, пониже, до них трудно дотянуться. Иногда,
чтобы дотянуть топорик, нужно перерубить целое проволочное заграждение ежевичных плетей. И он перерубает.
Каждый раз, когда он берется за новое препятствие, мне хочется, чтобы у
него не получилось. Это потому, что мне скучно и мне хочется посмотреть, что
дедушка будет делать, если у него не получится. Но не только это. Я
чувствую, что окружающим не хватает примеров дедушкиного посрамления. Я
чувствую, что, будь их побольше, многие, пожалуй, решились бы относиться к
нему без всякого уважения, и уж тогда им ничего не мешало бы жить так, как
они хотят. Я чувствую, что и мне было бы полезно иметь при себе такой
примерчик, потому что дедушка и меня заставляет иногда делать что-нибудь
такое, чего я не хочу делать, да и взрослым, я чувствую, если при случае
бросить в копилочку такую находку, будет приятно.
Это все равно, что я
подымусь до их уровня, докарабкаюсь, да еще не с голыми руками, а с
похвальным примерчиком дедушкиного посрамления,
зажатым в старательном
кулаке.
Дедушка приканчивает ближайшие заросли и теперь дотягивается до новых,
но дотянуться трудно, потому что склон крутой,
сыпучий и ногу негде
поставить.
Дедушка озирается. Не выпуская из руки топорика, утирает пот с
покрасневшего лица, неожиданно пригибается и всей пятерней левой руки
ухватывается за одинокий куст рододендрона. Обхватив клешнятыми пальцами все
ветки, он натягивает их в кулаке, как натягивают поводья, и теперь уверенно
свешивается в сторону свежих зарослей. Небольшого роста, гибкий, сейчас он
похож на ладного подростка, решившего побаловаться над обрывом.
Прежде чем добраться до зарослей, ему нужно перерубить толщиной с
веревку ежевичную плеть. Я всем телом чувствую, до чего ему неудобно стоять,
свесившись на одной руке и вытянутой другой, едва доставая, тюкать по
упругой ежевичной плети. Топорик все время отскакивает, да и удар не тот.
-- Дедушка, не перерубливается, -- говорю я ему сверху, давая ему
возможность почетного отступления.
Дедушка молча продолжат бить по пружинящей плети, а потом говорит,
сообразуя свой ответ с ударами топорика:
-- Перерубится... Куда ей деться? Перерубится...
