Мне кажется, что Древний Рим погиб оттого, что его императоры в своей
бронзовой спеси перестали замечать, что они смешны. Обзаведись они вовремя
шутами (надо хотя бы от дурака слышать правду), может быть, им удалось бы
продержаться еще некоторое время. А так они надеялись, что в случае чего
гуси спасут Рим. Но нагрянули варвары и уничтожили Древний Рим вместе с его императорами и гусями.
Я, понятно, об этом нисколько не жалею, но мне хочется благодарно
возвысить метод Харлампия Диогеновича. Смехом он, безусловно, закалял наши
лукавые детские души и приучал нас относиться к собственной персоне с
достаточным чувством юмора. По-моему, это вполне здоровое чувство, и любую
попытку ставить его под сомнение я отвергаю решительно и навсегда.
Мы с дедушкой на лесистом гребне горы. Жаркий летний день, но здесь
тенисто, прохладно. Земля покрыта толстым, слабо пружинящим слоем
прошлогодней листвы. Тут и там разбросаны сморщенные ежики кожуры буковых
орешков. Обычно они пустые, но иногда попадаются и с орешками. Вокруг, куда
ни посмотришь, мощные серебряные стволы буков, редкие кряжистые каштаны.
В просвете между деревьями, в дальней глубине -- голубой призрак
Колхидской долины, огражденной стеной моря, вернее,
куском стены, потому что
все остальное прикрывает лес.
Дедушка стоит на обрывистом склоне и рубит цалдой, остроносым
топориком, ореховый молодняк -- то ли для плетня, то ли для новых
виноградных корзин. Время от времени он забрасывает наверх подрубленные
стволики, я их вытягиваю на тропу и собираю в кучу.
Воздух леса пронизан беспрерывным щебетом птиц. Голоса их только
сначала кажутся пеньем, а потом начинаешь чувствовать, что они
переговариваются, перекликаются, переругиваются, пересмеиваются, а то и просто перемигиваются.
Иногда со стороны моря доносится какой-то случайный порыв ветра, и
тогда тени на земле дробятся, расходятся, между ними пробегают солнечные
пятна, а птичий щебет усиливается, словно порыв ветра стряхивает его с деревьев, как дождинки.
Но все это мне скучно, неинтересно. Я стою и жду дедушку. В руке у меня
его палка, самодельный посох. Странный он какой-то, мой дедушка. Интерес к
нему у меня время от времени вспыхивает, но тут же гаснет. Таинственные
следы его долгой-предолгой жизни в самый тот миг, когда, как я надеюсь, они
должны привести к военной тропе абрека, неожиданно сворачивают в вонючий
козлиный загон или на пахотное поле. Но что-то в нем есть такое, что
вынуждает окружающих уважать его, и это уважение мешает им жить так, как они
