Похоронная процессия чёрной змеёй ползла по городу. Гроб несли широкоплечие могильщики с мрачными, как у надгробных скульптур, лицами. Люди толпились по обе стороны дороги, провожая депутата в последний путь. «Кого нельзя запугать, надо купить. Кого нельзя купить — надо запугать», — любил повторять Антонов. Так что при жизни о нём, как о покойнике, или говорили хорошо, или молчали. Зато теперь проклятия вместе с алыми гвоздиками сыпались на обтянутый чёрным драпом гроб. Ему припомнили и юных любовниц, и убийства конкурентов, и просроченные продукты, которыми он заполнил город. Старухи, складывая губы трубочкой, плевали вслед, а мужики, звеня стаканами, пили за здоровье убийцы. И только семенившая за гробом Петровна, свесившая голову, как увядшая траурная гвоздика, заламывая руки, плакала: «Хозяин-то, хозяин!»
— Тоже мне, нашлись «хозяева», — сплёвывал сантехник Коля, приходивший к Антоновым чинить трубы. — Дворяне, едрёна мать!
Но Петровна, покрываясь пятнами от обиды, теребила позолоченный крестик, подаренный женой Антонова.
— Конечно, хозяева, благодетели, приютили, дали работу.
А Коля, отбросив ключ, горячился:
— Да он из-под прилавка только вчера вылез, а жена в совхозе бухгалтершей была, кур мороженых тырила, — бубнил он, понизив голос, словно боялся, что его услышат. — А ты их — хозяева! Да я в одну школу с ними ходил, одну азбуку учил, а теперь они — хозяева, а я — холоп?
Но женщина, качая головой, уходила на кухню и, не найдя другого занятия, перемывала чистые тарелки, что-то бубня под шум воды. «Хозяева», — повторял сантехник, зло гремя инструментами.
Выживший из ума Начальник бежал за гробом, пытаясь заглянуть в лицо мертвецу. Его карманы были набиты конфетами и яблоками, которые дарили родственники Антонова, чтобы, приголубив юродивого, который когда-то был начальником милиции, задобрить Бога, отмолив грехи убитого. Супруга депутата пряталась от бесконечных измен мужа в церкви, выстроенной на окраине из обычного серого кирпича, которым клали дома. Она жертвовала на храм и смиренно посещала службы, подпевая хору. И теперь шла рядом с городским батюшкой, строгая и прямая, как палка.
Саам смотрел на траурное шествие из окна кафе.
— Не наш стиль, — продолжил он прерванный разговор. — Да и зачем он нам мёртвый?
Пичугин ёрзал на стуле, чувствуя себя, как на допросе:
— Может, кто пришлый?
Саам не отвечал, угрюмо теребя скатерть.
— У вас же весь город в руках! Все точки, притоны, группировки. Кошка мышку не съест без вашего ведома!
