Треть жизни мы спим - Елизавета Борисовна Александрова-Зорина

Бунтовщица

Проза Елизаветы Александровой-Зориной

Читайте в серии:

Сломанная кукла

Человек без лица

Три семерки

Оформление серии С. Власова

Фотография автора И. Полярной

Иллюстрация на переплете Н. Ларина

Все, что было до этого дня, не имело значения. Он кем-то был, где-то жил, о чем-то думал, был не стар и не молод, не скучен и не душа компании, не подлец и не святой, не дурак, но и не семи пядей во лбу, обычный мужчина, с уже седеющими висками и редкими волосами на макушке, которые приходилось зачесывать немного набок, пряча лысину, что, впрочем, не мешало ему нравиться женщинам, с наметившимся животом и щетиной, которая в его возрасте растет так быстро, что, бреясь дважды в день, утром и вечером, он все равно оставался слегка небрит, с двухкомнатной квартирой, выходившей окнами на бульвар, в хорошем доме — в нем почти не сохранилось жилых этажей, а были офисы, рестораны и бутики, с бывшей женой, оставшейся ему хорошим другом, с десятками женских имен в записной книжке, с банковским счетом, на котором ничего не было, с пятьюдесятью пятью годами, прожитыми кое-как, по привычке, и необязательным, но строго соблюдавшимся распорядком дня, дававшим ему ощущение спокойной удовлетворенности. А потом врач, опустив глаза, посоветовал ему сделать дополнительные анализы, бормоча какие-то дежурные фразы о том, что болезнь легче предупредить, чем вылечить, а ранняя диагностика помогает справиться даже с самыми страшными диагнозами, и выписал направление на биопсию. Он стал уверять врача, что прекрасно себя чувствует, но тот, пожав плечами, ответил, что дело, конечно, его, но лучше не рисковать и провериться, к тому же чем раньше, тем лучше.

Результаты анализов нужно было ждать целый месяц, и он, когда после биопсии перестала появляться кровь в сперме, вовсе о них забыл в житейской суете, о которой и думать-то теперь смешно, пока вдруг не вспомнил в тот момент, когда одна из его любовниц, бухгалтер при платном отделении больницы, приезжавшая изредка, чтобы скрасить его и свой вечер, спешно раздевшись, прильнула к нему, а он зарылся лицом в ее волосы, почувствовав резкий запах карболки. Утром, закрыв за любовницей дверь, он позвонил в поликлинику, но медсестра ответила, что не имеет права сообщать результаты по телефону, а он, поморщившись, потому что не любил, когда ему отказывали, не придал значения ее настороженному голосу и, отметив в записной книжке день и час, записался на прием. Когда ехал в поликлинику в трамвае, грохотавшем по узким, вертлявым проулкам, о возможном диагнозе почти не вспоминал, хотя знал, что врач заподозрил у него онкологию, мужской рак, как, смягчая удар, назвал тот его, добавив, что им болеет каждый седьмой мужчина за пятьдесят, а равнодушно скользил взглядом по сутулым прохожим, мелькавшим за окном, и лениво думал о том, что нужно купить говяжью поджарку на ужин и заплатить за свет и воду, что ноет бедро, которое он не иначе как застудил, и, возможно, стоит зайти в аптеку за мазью, что девушка в розовом плаще, стоящая на перекрестке, хороша собой, что в салоне трамвая душно и почему-то пахнет паленой резиной, что он стал старейшим пассажиром, а остальные, те, кто сел с ним на одной остановке, уже давно вышли, и что сейчас без пяти три, и ему давно бы пора приехать, в общем, он думал о чем угодно, только не о том, что, возможно, смертельно болен.