Но в тот субботний вечер его силы удесятерились, словно кто-то дёргал за невидимые верёвки, приводя в движение его высохшее тело. Антонов вывалился из лифта, довольно посмеиваясь, и терпкий запах коньяка, которым от него разило, Лютый почувствовал даже под крышей. Отпустив охрану, депутат скрылся за железной дверью, лязгнувшей, словно тюремный засов. Лютый спустился из своего убежища и позвонил одним длинным звонком и тремя короткими, прикрыв глазок. Антонов загремел замками и, уже распахнув дверь, пьяно протянул: «Кто там?» Увидев грязного, лохматого бомжа, он скривился, приготовившись захлопнуть дверь, но Лютый подставил ногу. И тут Антонов, мгновенно протрезвев, узнал в смердящем бродяге Лютого. Он пнул Савелия по ноге, но Лютый схватил его за грудки, притянув к себе, и хрипло дышал в лицо, так что Антонову стало дурно. Депутат оттолкнул его от себя, и Лютый скатился по лестнице, едва не свернув шею. У него потемнело перед глазами, стало трудно дышать, так что он, задыхаясь, глотал воздух ртом, как выбросившаяся на берег рыба. Ощупав лицо, Лютый понял, что сломал нос, который завалился на щёку, словно пьяный. Антонов кинулся к Лютому и, держась за стену, принялся сосредоточенно бить его ногами, будто выбивал ковёр. А Савелий не чувствовал ударов и только думал, что даже киногерой давно бы уже потерял сознание, а он лежит и сжимает окровавленными руками проволоку. От выпитого Антонов не удержался на ногах, рухнув на Лютого. И Савелий набросил удавку. Он уже не чувствовал ни боли, ни страха, ни отвращения, просто стягивал проволоку, слушая, как хрипит, захлёбываясь кровью, Антонов. Лютый вспомнил школу и толстого мальчишку, отвернувшегося, когда он протянул ему руку. «Если бы нам зачитывали сюжет нашей жизни, как либретто к балету, — думал Лютый, — или, знакомясь с человеком, мы могли бы увидеть, как в свете молнии, всё, что испытаем вместе с ним, мы сошли бы с ума. Судьбу не обмануть, она и сама тысячу раз обманет, и не дай Бог попасть ей под горячую руку!»
Лёжа рядом с обмякшим телом, он чувствовал, как подступает тяжёлое забытье, и он вот-вот уснёт. «Дочь на одну ночь! — звенел в ушах голос Могилы. — Дочь на одну ночь!» И Савелий ударил депутата по лицу. Глядя на обезображенного смертью Антонова, он собрал последние силы и пополз вниз по лестнице, точно безногий. Из сломанного носа текла кровь, оставляя пятна на ступеньках.
Выбравшись из подъезда, он спрятался на детской площадке, в сложенной из брёвен избушке, в которой едва уместился, вытянув из окна ноги в тряпичных обмотках. Провалившись в вязкий, тяжёлый сон, словно ему вкололи наркоз, Лютый проспал до утра. А когда дворники зашаркали мётлами, побежал прочь из города, где из-за каждого угла ему мерещились люди с чёрными от злобы лицами. Он и сам не понимал, кто эти люди, которых он так боялся — полицейские, бандиты или сослуживцы, но каждый раз, завидев их, Лютый, сжимался, как пустой желудок. Пряча лицо, он семенил по сонным улицам, избегая редких прохожих, переходил на другую сторону или нырял во двор, так что скоро уже был в лесу, ставшем ему домом.
