— Здесь? — я растерялся. — Разве мы не зайдем в Церковь? Мне нужно войти внутрь.
Он молчал.
— Чего вы боитесь?! — закричал я. Всполошенное криком воронье тут же добавило свой голос. — Я ничего не смогу сделать там, в средоточии сил Бога!
«Соглашайся… Ну же! Чего ты ждешь?!»
Он отступил в сторону:
— Входите.
Я не смог этого сделать. Опять.
Видя мои затруднения, отец Василий мягко спросил:
— Как вас зовут?
— …Кеша.
— Иннокентий, значит. Именем Господа Бога нашего Иисуса Христа, войди, Раб Божий Иннокентий в Храм Божий!
Я повторил попытку. На этот раз мне удалось продвинуться чуть дальше.
Тогда он просто взял меня за руку. Тепло его ладони прошло в тело, наполнило мышцы. Все мое существо на краткие мгновенья стало иным. Не лучше и не хуже — просто иным. Не отпуская моей руки, отец Василий ввел в Храм еще одну заблудшую душу.
Внутри — он отпустил меня, пошел вперед, указывая дорогу. На полпути оглянулся, заметил, что я стою на прежнем месте, удивленно произнес:
— Идите же.
Я не ответил. Даже не пошевелился.
Тогда он вернулся и повел меня дальше. Безвольный, следом за ним я прошел в небольшую, скромно убранную комнату, где был усажен на стул.
Не отнимая руки, отец Василий произнес:
— Я вас слушаю.
Слушает он… Я набрал в грудь побольше воздуха, несмело улыбнулся.
— …Даже не знаю с чего начать.
— Начните с себя.
С себя… Легко сказать, с себя. Родился, рос, не привлекался…
Священник смотрел доброжелательно, терпеливо. Ждал.
— Давайте… — голос пресекся и я откашлялся. — Давайте, я расскажу, как я стал… таким?
Он кивнул. Его ясные, добрые глаза светились молчаливой поддержкой.
Я заговорил. Говорил долго, страстно и, наверное, сбивчиво. Зачем-то представился по всей форме — отец Василий слушал, слегка кивая там, где я, ожидая его реакции, поднимал от коленей свой горящий взгляд.
Я рассказал о том случае возле «Пушкинки», когда мне пришла в голову мысль обойти здание; поведал о разбое в больницах; о том, как сложно было скрыть все от родных; разобраться в себе. И в завершение — о том, как пытался найти вампира и что из это получилось.
Священник не произнес ни слова осуждения. Ни пока я говорил, ни после, когда я, выплеснув все, уставился на него в безотчетном ожидании кары.
Каким все-таки великим, по-настоящему духовным человеком он оказался! Во взгляде, в жестах — я видел одну лишь поддержку. Все, что он позволил себе, это спросить:
— Вы хотите исповедаться?
— Да, — я почти не колебался.
Это была моя первая исповедь и поначалу я сильно стеснялся: не так-то просто вынести грязное белье на обозрение. Но постепенно застенчивость отступала, чему здорово способствовало «Прости Господи», вставляемое священником после оглашения очередного греха.
