О Бог, о Человек, в роскоши живущий.
Грудное молоко молитв жадно сосущий.
Богатство, уважение в разных странах, бронированные машины и охранники, женщины в блестящих нарядах, женщины в чадре, с разрисованными телами, хватающиеся за спинки кроватей - обо всем этом Фез пел с горечью в голосе, будто рассказывая галлюцинацию, которая сообщила ему, что его сердце совсем ослабело.
В комнате кривой, новости слушал я не дыша,
Серебряно-холодная правда пронзила меня.
Я чувствовал, как у меня изо рта вылетела душа.
Мои золотые зубы потрескались до корня.
На улице было где-то двадцать дервишей. Эрик подумал, что возможно, они являются прототипами, ранними, прямостоящими, версиями тех танцоров брейк-данса. Последние слова Феза не находили ничего хорошего в смерти молодым.
Я хочу быть тем, кем всегда был -
Глупцом без рифм,
Потерянным, но живым.
Теперь ночь была наполнена музыкой, звуками арабской лютни, флейты, кимвала и ударных. Танцоры вращались против часовой стрелки, все быстрее с каждым оборотом. Они вращали свои тела, навстречу окончанию эры собственничества.
Хор пел громче. Потому что вращение - это все. Вращение - это драматическое действие, избавление от всего. Потому что грация их движений была общей. И потому что кое-кто сегодня умер и только вращение может унять печаль толпы. Он верил в это и попытался представить себе вращающихся людей без плоти, в жидком состоянии, превращающихся в жидкость, в круги на воде, а затем в туман, который в конце концов исчезает.
Когда охранники, полицейские и несколько машин прошли рядом с ним, он начал неистово плакать. Он скрещивал руки и бил по своей груди кулаками. Показались три автобуса с прессой, а за ними шли еще люди, плачущие, до боли похожие друг на друга, но разных рас, верований и в разных одеяниях. Он плакал и трясся, пока проезжали восемьдесят или девяносто машин с плакальщиками.
Он оплакивал Феза, всех здесь присутствующих и, конечно, самого себя, содрогаясь от рыданий. Другие стояли рядом и тоже плакали. В толпе началась цепная реакция - теперь все били себя по груди. А потом Козмо приобнял его и притянул к себе. И все происходящее ничуть не казалось странным. Когда люди умирают - надо плакать. И чем знаменитее покойник, тем шире распространяется горе. Люди рвали на себе волосы, выкрикивая имя усопшего. Эрик медленно успокаивался. Прижатый к Козмо, этой груде плоти и кожи, он почувствовал начало задумчивого осознания.
Было кое-что, чего он хотел от этих похорон. Ему хотелось увидеть, как катафалк, с приподнятым трупом, снова проедет по улице, хотел увидеть повтор. Для него было неправильным то, что катафалк проехал только один раз. Ему хотелось, чтобы тот снова появился, открывая гордое тело темноте ночи, чтобы снова наполнить толпу горем и интересом.
