— Мы, граждане, пришли сюда не хихишки справлять, — обиделся дед. — Тут дело сурьезное… Невинно вино — виновато пьянство… Старики помнят, жил тут такой Конобеев. Он от водки сгорел. У него дети были все испорченные: сын — блажной, дочка — дурочка. И ты, Серега, не смейся, тут научно доказано!.. Наследство… Ты, молодой, это запомни, а то я не раз видел, как тебя расстилало стежкой по дорожке… Из чайной выходишь и домой про запас берешь той самой, что под плетень кладет…
— Да он уже закаялся с тех пор, как трактор в яму свалил, — крикнул кто-то из последних рядов.
— Зарекся да закаялся от воскресенья до поднесенья. Угробил, суконный сын, технику. Насчитать бы тебе грошей, чтоб лет на десять хватило платить, — сказал дед Хоботька.
— Ему насчитали — шесть тысяч. Платит, — услышал он, сходя со сцены.
— Продолжим, товарищи! — предложил Иван Егорович. — Прошу.
Дед Хоботька после выступления сидел в толпе неприметно. Он даже пытался подремать. Но когда тетя Мотя попросила слова, он встрепенулся, пригладил усы и пробубнил одобрительно:
— Вишь ты, какое дело! Мотря — баба боевая!
Птичница поднялась из-за стола.
— Я, может, плохо говорю, — начала она, — но скажу прямо! У нас пьянство допускается потому, что мы смотрим в зубы пьянчужкам. А их надо бить по зубам, как сегодня дед Хоботька бил. Посмотрите, какой красный Платон Перетятько! И ему, бессовестному Платону, стыдно перед народом! Когда Платон три дня без просыпу пьянствовал на пасху, десять телят замокло в открытом базу…
— Тю, отчепись! — огрызнулся Платон, и тут же пожалел, что подал голос.
Женщины навалились на него:
— А ты не тюкай, бесстыжая рожа!
— Слушай, не кобенись!
— Верно говорит Матрена.
— …куры болели, зря ходила за рыбьим жиром — кладовщик Раздрокин целую неделю у тещи праздновал. Штрафовать надо на трудодни алкоголиков несчастных!..
— Правильно!
— Нехай почухаются!
— Наш бригадир хоть бы хны. Надо прикрутить гайку… Чуешь, Кузьма Свиридович?
— Чую, чую, Матрена, — отозвался бригадир.
— И вообще, — добавила она, — Раздрокина надо вытурить из кладовой. И Платона Перетятько! Ставлю на голосование.
И села за стол.
Дело принимало крутой оборот. Даже дед Хоботька в затруднении покрутил головой.
Пригнувшись к столу, Кузьма Свиридович сказал с укоризной:
— Ну, ты это, Матрена, зря. Узелок завязала — до утра не развяжем.
Тетя Мотя вспыхнула:
— Дружков жалеешь? Развяжем! Видишь, сколько женщин в зале?
Тот скривился, как от горького:
— Ладно, ладно, Матрена. Успокойся. Тебя только зацепи… Иван Егорович, давай закруг… — и не договорил.
