Это он, Фриц Чекки из труппы «Чертей».
И, приоткрыв глаза, он видит — с тем же недоуменным, блаженным восторгом — ее изящную руку, нежную, не изуродованную работой, с длинными розовыми ногтями, с восхитительной белоснежной кожей, руку, которую он так любит целовать — упоенно, подолгу...
Да... Это он — рука касается его лба.
Это он при каждом вздохе ощущает аромат ее тела, прильнувшего к нему, аромат ее одежд, легких и воздушных, как облака,— он любит касаться их руками...
Это его она поджидает по ночам у высокой дворцовой ограды, дрожа от ожидания, словно от холода. Это его она проводит к себе палисадником и за каждым кустом прижимается к нему всем телом...
Это его губы называет она своим «цветком», его объятья — своей «погибелью»...
Да, такие вот странные слова она говорит: его губы - «цветок», объятья — «погибель» ее...
Фриц Чекки улыбнулся и снова закрыл глаза.
Она заметила его улыбку и, наклонившись к нему, нежно коснулась губами его лица.
Весь во власти восторженного изумления, Фриц продолжал улыбаться.
— Как все это странно! — тихо произнес он и так же тихо повторил, чуть покачав головой: —Как все это странно!
— Что странно? — спросила она.
— Все это,— ответил он и снова затих под ее поце» луями,словно боясь очнуться от сна.
Он все улыбался и в мыслях без устали повторял ее имя, всякий раз заново удивляясь ему: одно из самых громких имен Европы, оно в свое время коснулось его слуха, словно отзвук легенды...
И снова он медленно приоткрыл глаза, и, взглянув на нее, руками схватил ее за уши, и, смеясь, как мальчишка, начал щипать за мочки, с каждым разом все сильней и сильней,— это ведь тоже дозволялось ему, и это.
Чуть привстав на своем ложе, он прислонил голову к ее плечу и с той же улыбкой начал оглядывать комнату.
Все здесь казалось ему чудом, все, что принадлежало ей: тысячи хрупких безделушек, которыми была уставлена изысканная, на тонких ножках, мебель; искусный жонглер — он то едва осмеливался к ним прикоснуться, дотрагиваясь до них так бережно, словно они могли рассыпаться в его руках; то вдруг задорно (он ведь здесь хозяин, он — Фриц Шмидт) подбрасывал кверху, как мяч, какой-нибудь драгоценный столик, или балансировал на лбу этажерку, а она хохотала, хохотала...
Развешанные по стенам картины были ему незнакомы: портреты ее предков в костюмах времен Реставрации, при шпагах и в перчатках. Иногда он вдруг начинал громко смеяться, глядя в лицо ее предкам, словно какой-нибудь уличный озорник, смеялся неумолчно и неудержимо— ведь это его, Фрица Шмидта, принимает здесь их наследница: она принадлежит ему.
