— Ну так вот, прощай, Боба. Я пришла сюда утопиться.
Боба захохотал.
— Нашла время. Сейчас вода холодная.
— Утоплюсь, понятно тебе? Возьму и утоплюсь в самом деле.
Что-то в Ольгином голосе насторожило Бобу.
— Я тебе утоплюсь! — проворчал он. — Я, конечно, наговорил тебе гадостей, но я не со зла. Я просто поторопился.
— Не уговаривай. Я все обдумала. Я не могу, чтобы меня каждый день изводили и надо мной издевались. Я не великий человек — мне рыжей нельзя быть. И я не актриса — мне нельзя красить волосы. И я не клоун — мне нельзя снять парик после работы. Но жить всю жизнь в тюбетейке я не желаю. Не хочу! Я решила: будет лучше для меня и для всех, если я утоплюсь. А теперь иди. Люди топятся в одиночестве. Передай привет всем… Ну, иди, иди.
Боба стоял перед Ольгой, переминался с ноги на ногу.
— Ну, чего не идешь?
— Можно, я посмотрю? Я никогда не видел, как люди топятся.
— Нельзя. Ты ведь не выдержишь — спасать бросишься.
— Я же сказал — не брошусь. Во-вторых, я простуженный.
— Все равно иди.
— Прощай, — сказал Боба.
— Прощай.
Боба пошел, и Ольга пошла, каждый в свою сторону.
Боба обернулся, крикнул через плечо, в его голосе прозвучала надежда:
— Ольга, не топись, а? Ты хоть и рыжая, но хороший человек.
Ольга вдруг бросилась на Бобу с кулаками:
— Убирайся! Уходи! Что ты ко мне привязался? Ну, уходи, тебе сказано. Люди топятся в одиночестве.
Боба закрыл голову руками и удрал в кусты.
Ольга села на парапет. Посидела немного пригорюнясь и позвала тихим печальным голосом:
— Боба, а Боба!
Боба стоял за кустом.
— Боба, а Боба! — еще раз позвала Ольга.
Молчание.
Гранит, синеватый с розовым, еще сохранял тепло. Вода в реке густого синего цвета. На ней листья красные и оранжевые.
— Пора, — сказала Ольга, растерянно шмыгнув носом. Она встала на парапет, посмотрела в воду. — Вода, почему ты молчишь? А собственно, почему ты должна со мной разговаривать? С предателями не разговаривают… — Ольга руки раскинула — ей, наверно, казалось, что именно так, с раскинутыми руками, топятся люди.
Боба за кустом заплакал, как грудной ребенок. Он захлебывался от горя. И утешал себя старушечьим голосом:
— Не плачь, не рыдай. Ты мое дитятко. У маленького животик болит. А мы ему молочка дадим.
Ольга села поспешно, ноги свесила и, когда плач утих, почесала одной ногой другую.
— Не дают спокойно утопиться, ходят тут, будто другой дороги им нету… Туфли я, пожалуй, оставлю. Они еще совсем новые. — Ольга сняла туфли, обтерла с них пыль носовым платком, заодно нос вытерла и поставила туфли на парапет. Встала во весь рост…
