Длинный сутуловатый Федя Демидочкин засыпал на ходу после бессонной ночи. Товарищи подталкивали его - не упади! Сосредоточенно шагал широкоплечий неразговорчивый богатырь - машинист Григорий Орехов, надежный помощник Евсеева.
Иван Евсеевич подшучивал над ними:
- Эх вы, иваси-караси, одну ночь не поспали, а уж носами клюете. А вот нам, когда с японцами схлестнулись, трое суток, безусловно, глаз сомкнуть не пришлось. И ничего, выдержали.
- Ты кем служил-то? - оживился Федор.
- Гальванером на крейсере. Порядки в ту пору, до японской войны, жестокие были. Вы царской каторжной службы хлебнули, а тогда - хуже каторги. Чуть что - боцман цепочкой от дудки по казенному месту. А то и кулаком в зубы. Месяцами на рейде стояли, суши не видели.
- Расскажи ему, как в госпиталь попал, - посоветовал Орехов.
- И вспоминать неохота!
- Нет, расскажи: молодому полезно послушать для полного понимания.
- Ну, если для полного, - усмехнулся Иван Евсеевич. - Я в ту пору тоже, безусловно, не старше Федора был. Утром как-то поднялся до побудки по своей надобности. Одеваться не стал. Решил, что и так добегу, начальство не заметит, - кому охота шастать по палубе в такую рань? И как раз налетел на вахтенного офицера - чуть головой не двинул в живот. Вытянулся перед ним, безусловно, в ботинках на босу ногу. «Т-э-э-кс, - проскрипел лейтенант. - Ты это в каком виде, свиное рыло? Ты что же это на военном корабле кабак разводишь?» - «Виноват, ваше благородие!»
Иван Евсеевич передохнул немного и продолжал:
- Вахтенный офицер этот, с длинной немецкой фамилией, до сих пор у меня перед глазами. Такой придира и зануда, что матросы мало только не плакали от него. А в тот раз он, видно, не выспался или поднялся с левой ноги. Долго читал мне нотацию, потом вызвал боцмана и велел дать работу потяжелей - драить ржавчину на якорной цепи... Было это в декабре, уже выпал снег, и морозы по ночам прихватывали порядочные. А меня так и погнали на полубак в белье. Правда, сжалился боцман, дал вместе с железной щеткой брезентовые рукавицы и старую шинель, чтобы хоть малость прикрыться... Ну, работал я, безусловно, как зверь: не до отдыха - чуть остановишься, сразу мороз прохватывает. Наконец из сил выбился, решил присесть в затишье на минутку. И надо же так случиться - как раз в это время вахтенный офицер явился. Увидел, что я сижу, побелел от злости, ткнул пальцем в крайнее звено якорь-цепи: «Это что такое?»
- «Контрфорс, ваше благородие!» - «Нет, свиное рыло, это ржавчина, ты сам видишь, а врешь! Два часа бездельничал, негодяй!..» Щеки у него стали сизыми, глаза навыкате. Глотнул воздуха полную грудь, будто команду рявкнуть хотел, а произнес шепотом, еле слышно: «На колени! Вылизывай!» - «Мороз ведь!» - «Лижи, говорю!» - закричал лейтенант и ударил меня сапогом... Совсем он озверел в ту секунду, за револьвер схватился. Ну, закрыл я глаза и ткнулся губами в металл, к которому и голыми руками не прикоснуться. Иней на нем... Язык будто пламенем обожгло. Рванулся назад, остались на ржавчине клочки кожи. Месяца три потом говорить не мог. В госпитале лежал, молчал, а сам все одну думу думал: где справедливость?
