У ворот, ныряя под мостик, бежал суетливый ручей. Словно бы для проверки голоса, вода натыкалась у моста на большой камень и булькала, а дальше ворчала в узком горле трубы, исчезающей под асфальтом: по ней ручей перебирался на другую сторону улицы.
Что же делать, однако? Кеша туда-сюда прогулялся у глинобитного забора. И дом есть, и ночевать негде. Из распахнутого окна невдалеке странно звучала незнакомая мелодия, будто бы на одной толстой струне. Незнакомые люди жили вокруг… А все же он — хозяин!
Кеша ступил сапогом в ручей, взялся за камень и дернул на себя. Камень, казалось лежавший здесь от века, неожиданно легко перевалился, и Кеша чуть не упал, ступил в ручей второй ногой и вытолкал камень к забору. Вода побежала тише.
Теперь, с камня, можно было заглянуть во двор.
Кеша стоял, положив локти на забор, и разглядывал свои владения, озаренные из окон соседнего двухэтажного дома. Маленький сад, маленький дом в его глубине. Вот он, твой особняк, домовладелец… В темном, слепом окне, обращенном к Кеше, плавало отражение уличного фонаря.
Ну ладно, если закрыты ворота, можно попасть к себе через забор. Кеша поставил на него чемодан, положил пальто, подпрыгнул и подтянулся на руках.
— Куда лезешь? Эй! — раздалось тут же из открытых балконных дверей соседнего людского обиталища.
Властно держась за подтяжки, там стоял тяжелый мужчина. Из-за его плеча высунулась женская голова.
— Это чужой дом! Люди!
Голос у нее был пронзительный, и люди не замедлили появиться едва ли не во всех окнах — от старух до детей.
— Это мой дом, — успокоил Кеша, спрыгивая во двор.
— Наследник приехал? — зычно рыкнул мужчина с балкона.
— Ну! — ответил Кеша, приближаясь к крыльцу.
На дверях домика болталась бирка с сургучной печатью — хрупкий, но властный знак закона и неприкосновенности.
Кеша поставил чемодан на крыльцо, бросил на него пальто. И сел сам. Женщина с балкона удивилась:
— Племянник Галины-ханум?
— Ну!
С другого балкона, облокотившись на перила, смотрел крепкий парень в белой майке. Он засмеялся и сказал:
— Заходи ночевать!
— Правда зовешь?
— Почему — не правда? Давай!
Утром бросился ему в глаза большой самодельный плакат со словами: «Люби свое тело! Адольф Спивак». Вчера глаза слипались, как у ребенка, от обилия впечатлений или с непривычки, потому что самолет обогнал время. На Шилке в ту пору, когда он зашел к Алимджану, была уже глубокая ночь.
А когда Кеша проснулся, уже и здешняя ночь кончилась, и Алимджан делал зарядку. Это была зарядка — не оторвешься! Он поднимал гири, растягивал пружины с деревянными ручками, громко дышал, насыщаясь воздухом до пупка. И красив он был, конечно. Атлет в трусиках! Тугой живот его надувался, грудь вздымалась, ноздри трепетали. Выдыхал он, складываясь пополам, разевая рот как на медицинском осмотре и мотая безвольными руками над гирями и гантелями, разложенными у ног, как товар на базаре. И все это под музыку! Крутились диски на маленьком настольном магнитофоне, менялись мелодии…
