— Я сказала, стоять!
Том выглянул из‑за двери, нарочно чуть пританцовывая на месте, попытался отвязаться:
— Сестра, мне нужно…
— Всем что‑то да нужно, – проворчала сестра Августина. Приблизившись вплотную, нависла над ним, словно хищная птица, такая же стремительная и суровая. – А ну дай «до».
Том замер от неожиданности, поднял на нее ошалелый взгляд.
— Дать что?
— Ноту «до»! Ты ноты вообще знаешь?
— Знаю… вроде. Сестра Августина, у меня нет ни слуха, ни голоса…
— Величайшее заблуждение каждого мальчишки! – всплеснула руками монахиня. Она взяла его за подбородок, натиском заставилась открыть рот, как врач, придирчиво осмотрела горло. – Рот есть, уши есть. Значит, есть и слух, и голос. Значит, можешь петь. Хорошо или плохо, над этим еще поработаем. А теперь дай «до»… Что ты сипишь, как ветер в прохудившемся ведре? Громче, звук должен идти изнутри.
Том выдал нечто отдаленно напоминающее ноту «до». Проходящие мимо сироты, недвусмысленно перемигиваясь, весело захихикали. Сестра Августина глянула на них грозно.
— Смешно? Сейчас и до вас доберусь – посмеемся вместе.
Смешки тут же прекратились, сироты поспешили убраться подальше от фанатичной руководительницы хора.
— То‑то же, – ухмыльнулась монахиня довольно. Положила ладонь Тому на плечо, поведала с отрадой: – Реддл, поздравляю, ты принят в церковный хор. Завтра в хоровом зале твоя первая репетиция. Учти, опозданий я не терплю.
Том жалостливо вскинул брови, затянул умоляющее:
— Сестра Августина–а…
Монахиня отдернула руку, повторила строже:
— Завтра. В хоровом зале. Без опозданий.
Она удалилась вслед за сиротам, что минуту назад имели неосторожность посмеиваться над Томом, с мстительным намерением прослушать и их «до» тоже.
— И почему я не немой? – страдальчески закатил глаза Том.
Он долго рылся в шкафчике для инвентаря, пока в самом углу не отыскал старые бутылки из‑под молока, выбрал самую чистую (дохлых мух и паутину вытряхнул), у садового крана наполнил вполне сносной для питья водой. Приближаясь к голубятне, Том с досадой отметил, что птицы с конопатым гостем так и не поладили, а потому устраивались на ночевку прямо на крыше и лестнице. Пришлось пугнуть некоторых, пока забирался в голубятню.
На скрип дверцы Антонин обернулся, но сразу же вернулся к своему занятию – уходу за метлой. Том поставил тарелку на пол, заперся изнутри, только затем позволил себе вздохнуть полной грудью.
— Учти, Антонин, тебе должно быть стыдно.
— Мне стыдно, – кивнул Антонин смиренно, и тут же уточнил: – А почему мне стыдно?
