Человек животное общественное. В том смысле, что ему, как никакому другому, свойственно общаться с себе подобными. Причем не просто общаться, а именно в словах изливать свои чувства. Обиды. Надежды. Страхи. А с тех пор, как доктор Белл изобрел телефон, это данное нам от природы свойство эволюционировало скачкообразно. У некоторых даже патологически мутировало.
Захлопнув дверь, Ксюша бросилась к телефону. Я пристроился со своим стетоскопом как раз вовремя. Она находилась довольно далеко от входа, но кое-какие ключевые слова я мог разобрать. «Какой-то козел» ― это несомненно я. «Умерла... правда?» ― это по поводу Нинель. «Что делать?» ― это по поводу себя. «Не отстанет, гад» ― это опять обо мне. «Ноги?» -вопросительная интонация предполагала разные толкования. Учитывая же конкретные обстоятельства, я склонен был считать это составной частью распространенного выражения «делать ноги». Тем более, что на этом разговор прервался.
Я прождал со стетоскопом в ушах добрых четверть часа, на протяжении которых Голдовская больше по телефону не звонила. Судя по звукам, она активно перемещалась по квартире, хлопая то ли дверями, то ли окнами. Потом наступило полное затишье. У меня от неудобной позы уже начала затекать спина, но я выждал для порядка еще минут пять и полез в карман за другим верным помощником частных сыщиков ― швейцарским многофункциональным перочинным ножом фирмы «Викторинокс». Поддев прочным лезвием виднеющийся в рассохшемся косяке язычок замка, я без особого труда отжал его вбок, и путь в квартиру был открыт. Первым удивило отсутствие на двери цепочки ― Ксюша зачем-то сняла ее. Но гораздо больше изумило отсутствие в квартире самой Ксюши.
Я несколько раз пробежался по комнатам, заглядывая под кровати, столы и диваны, открывая шкафы и отодвигая портьеры: травести как сквозь землю провалилась. Пока, наконец, уже отчаявшись что-либо понять, не выглянул на кухню и не увидел еще одну низенькую дверь в дальнем углу у окна, породившую сразу две мысли. Первая: черная лестница! И вторая: ну и болван же я! Допускаю, что они могли явиться и в обратном порядке.
Дверь на черный ход была не заперта. Я опрометью вывалился на площадку и провел быструю рекогносцировку. Кнопок в лифте всего было десять, стало быть, этажей вместе с чердаком максимум одиннадцать. Но вряд ли травести из запертой квартиры побежала прятаться на чердак. Значит, ушла черным ходом вниз, на улицу. Я рванул в том же направлении. Хотя рванул ― сильно сказано. Сердечница Фаина Семеновна не наврала: черная, а говоря языком официальным, пожарная лестница, редкий ныне атавизм давно прошедших эпох, была не просто «завалена черт-те чем». Наоборот, она оказалась очень плотно и компактно заставлена ящиками, коробками, узлами: короче, превращена рачительной домоуправшей в огромную камеру хранения, и, надо думать, не бесплатно. К тому же освещение тут было и вовсе, можно сказать, символическое: пыльные лампочки ватт на пятнадцать, да и то через этаж. Так что бежать по этой лестнице было чисто технически невозможно, только пробираться. Но когда я наконец достиг дна, меня ждало разочарование: дверь на улицу была не просто закрыта на висячий замок, но еще и задвинута изнутри на засов: Ксюша здесь выйти не могла. И тут я снова вспомнил про Фаину Семеновну.
