Мать голосила, закатывала глаза, заламывала руки. Два казака перехватили ее, не подпускали к отцу.
Яшка стоял, окаменев, не в силах сдвинуться с места. Страшная тяжесть обрушилась на него.
— Сынок! — окликнул его отец. — Ты не виноват. Береги мать. Глафира, прощай...
Отцу не дали договорить, ударами прикладов погнали дальше.
Яшка со всех ног бросился за ним. Словно каленым железом ожгло спину. Раздался грубый хохот: казак Кандыба, которого Яшка не раз видел у казармы погранпоста, огрел его плетью. Корчась от боли, Яшка бросился напрямик к отщелку. Всхлипывая и дрожа от предчувствия страшной беды, он с трудом пробирался по карнизам к Змеиной горе.
— Батяня, батяня, батяня!..
Отца и молодого доктора поставили у края обрыва. Яшке все казалось, что еще мгновение, отец напружинит свои могучие руки, сорвет веревки и пойдет крушить пудовыми кулаками ненавистных врагов. Но, видно, и правда — врасплох захватили отца казаки. Он только поводил плечами и, бледный, темноволосый, возвышаясь на целую голову над врагами, в последний раз окидывал взглядом родные горы, зеленую долину Даугана, поселок, раскинувшийся по обе стороны дороги.
Молодой доктор со связанными за спиной руками стоял рядом с ним. Но Яшка видел только отца. Он не верил, не хотел верить, что сейчас произойдет самое страшное.
— Назад, Яша! Не подходи! — крикнул отец.
Но Яшка подбежал к нему, обхватил руками сильные ноги, уткнулся лицом в жесткие веревки.
— Убрать щенка! — раздался грубый голос.
Яшка оглянулся. Прямо в лоб ему смотрело черное дуло маузера. За маузером, расплываясь в горячем тумане, маячило изрытое оспой, перекошенное злобой лицо.
— Стреляй, что ж не стреляешь? — в исступлении крикнул Яшка.
— Кончай, Шарапхан! — донесся тот же грубый голос.
Грохнули выстрелы. Крупное, тяжелое тело отца стало оседать на землю. Протяжный стон сорвался с его губ...
В этот миг Яшка почувствовал, как его самого рванули за шиворот, отбросили в сторону. Цепляясь за склоны отщелка, он головой вниз полетел под откос.
Все заполнила гудевшая колокольным звоном кромешная тьма...
* * *
Очнулся Яшка на сеновале почтовой станции. Над головой — дощатый потолок. В углу — круглая черная дырка, словно кто ткнул туда палкой. Здесь был штырь, на который Али-ага вешал сбрую, а потом перенес ее вместе со штырем в пристройку. Багровые отсветы лучей заходящего солнца пробивались сквозь щели в двери.
«У-ху-ху-ху-ху!» — донесся крик горлинки. И снова: «У-ху-ху-ху-ху!..»
