Я вставил свечу в стоявший на столе медный, с зеленоватым
налетом подсвечник, подошел к сундуку и открыл его. Сверху лежал набитый
соломой матрац. Под ним находилось бережно завернутое в простыню, стертое и потемневшее
от времени священническое облачение: епитрахиль, фелонь, пояс, палица и поручи.
Рядом лежали изданные в прошлом веке Служебник и Чиновник и толстые тетрадки,
исписанные аккуратным бисерным почерком, с дореволюционным правописанием, с
«ятью», «фитой» и «ижицей». Это были дневниковые записи и заметки по истории
храма. В верхнем углу лицевой страницы тетрадей было написано имя: «Иеромонах
Варнава».
Боже мой! Эти записи пролежали в сундуке по крайней мере лет
шестьдесят! Невероятно! Но почему невероятно? Кого они могли заинтересовать?
Елизавету Ивановну? Отца Василия? Вряд ли их мог соблазнить и старинный
сундук... Впрочем, как они сумели бы вынести его отсюда? Но ведь сундук
каким-то образом оказался здесь! Выходит, мастера изготовили его в самой келье
по заказу ее обитателя... Когда же это было? Наклонившись, я разобрал на металлическом
орнаменте цифру «7174», год от сотворения мира, 1666-й по новому исчислению.
Век Алексея Михайловича! Стол у окна принадлежал уже новому времени. Однако и
он, судя по габаритам, изготовлен здесь, в келье. Стул, конечно, можно было бы
вынести, и в Москве коллеги Елизаветы Ивановны наверняка бы так и поступили.
Они и сундук бы вынесли, прорубив полутораметровую стену храма. Но провинция
есть провинция. Тмутаракань, одним словом.
Невероятным усилием воли я преодолел свое любопытство и
отложил записи иеромонаха Варнавы. Спустившись вниз, я обнаружил во дворике
около храма санузел, нашел ведро и половую тряпку и, набрав воды, вновь
поднялся в келью. Я совершал омовение кельи в особом, приподнятом настроении, я
почти священнодействовал. Ведь это была не просто уборка комнаты — смывалась
пыль десятилетий: семидесятых, шестидесятых, пятидесятых, сороковых, тридцатых
и, наконец, двадцатых годов. Воссоздавалась первозданная чистота святого жилища
благочестивых старцев, неведомых мне божественных избранников, куда я
сподобился подняться по узкой лестнице, как по лествице Иакова. Это не было
погружение в бездну веков, это было восхождение к Небу. «И увидел во сне
[Иаков]: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот Ангелы
Божий восходят и нисходят по ней. И вот Господь стоит на ней и говорит: Я
Господь, Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака; (не бойся): землю, на которой
ты лежишь, я дам тебе и потомству твоему».
