Никифорович слушал его с напряженным интересом
и, что странно, почти и без испуга: он все старался уловить смысл. А кроме
того, его поразил странный контраст между всеми этими диковинными, какими-то
заморскими словесами, о происхождении которых Никифорович как-то сразу и не
догадался, и совершенно невинным и “свойским” Ваниным взором. Кроме того, его
совершенно сбило с панталыку, что этот, с черным котом, предложил ему прочитать
молитву: про такое поведение лукавого он не слыхал. Напротив, в монастыре
говорили, что враг рода человеческого от молитвы как раз бежит, трепеща.
— А почему? — только спросил он. — Почему эти
монахи “Верую”-то не знают?
Пока Ваня испытывал Никифоровича, монах Лазарь,
оказавшись в натопленном доме Эльвиры, скинул с себя ледяное пальто, сплошь
усеянное опилками, сором, древесной трухой, и принялся приводить в порядок
подрясник, прежде всего скинув его полы с плеч.
— Так ты, видать, поп? — вытаращил глаза
Мурманск.
— Я — монах, и потом, что значит это “поп”?
Почему сразу — “поп”? Сказал бы — “священник”.
— Батюшки, так мы монаха, как разбойника,
связали да в сарай затолкнули! — запричитала Эльвира, придвигая к печке
маленькую скамеечку и усаживая на нее Лазаря. — Прости, милок, обознались. Это
хозяйка-то на нас страху напустила, ну мы и вызвались присматривать да милицию вызывать.
Я тебя сейчас всего отчищу, отогрею, вон чайку поставила, огурчики у меня есть
маринованные, картошечка закутанная с разварочки, рюмочку прими для сугреву.
Чисто не для пьянства, а для лечения. А мы крещеные, разве стали бы
молитвенника вязать да в грязи валять! Прости нас, сердечный!
— А чего ты шапку мне на лицо надвинул, с сетью
этой на меня полез, зачем тебе сеть-то рыболовная посреди зимы? — недоверчиво
ворчал Мурманск. — Я, вишь, тоже рыбак, но мы зимой сетями рыбу не ловим…
Лазарь прижался боком к жаркой печи, размяк.
— Я тебя довезу до монастыря, не держи обиду,
только помоги машину из сугроба вытолкнуть, вмиг доставлю.
Эльвира уже постелила скатерть, разложила
огурчики и капустку, поставила рюмочки и пузырь с самогоном.
— А я в церковь не хожу, — вздохнул Мурманск. —
Грехи не пускают. Да и некогда. Я вот чувствую, что у меня Бог — в душе. Ну
выпьем — для выздоровления. А то я тоже больно задубел на морозе. Руки не
слушаются. А сейчас еще машину откапывать… Ну так я правильно мыслю — главное,
чтобы Бог был в душе?
— Да вот ты сейчас меня с разбойником спутал,
хотя ведь все-таки можно было почувствовать, что я — не он. Ну, что какие-то от
меня другие энергии исходят. А ты их не прочухал, пошел на меня, как на
медведя… А если такое элементарное дело не можешь просечь, то как различишь,
кто это у тебя в душе — Бог или притворщик, тот, который Им прикидывается?
