— Да,
Александр, да, на путь неудачника! — повторила она, деликатно касаясь губами
рюмки. — Нет, я не спорю, удача может быть и тупой, и плоской, и самодовольной,
в конце концов — шальной и слепой. Я имею в виду неудачника как психологический
и социальный тип человека. Неудачника, который сначала сам подставляет шею под
ярмо жизни, ибо — согласись — всякое сопротивление дискомфортно, сам
соглашается тянуть ее лямку, ибо это проще, чем полемизировать и отстаивать
свою точку зрения, свое право на голос, свою свободу. А потом, притупив в себе
остроту первых реакций, загасив импульсы и всякую волю к власти, к победе, к
полету, отбив у самого себя вкус к риску, он начинает уныло и мрачно мстить
миру за все отданное тому по дешевке, а то и вовсе задаром, за весь свой пыл,
все свое вдохновенье. Он начинает планомерно всех и вся ненавидеть, завидовать,
ревновать, ожесточаться. Его можно узнать по желтоватому цвету кожи, по мутному
болезненному взгляду, по вороту несвежей рубашки. Он начинает подтачивать корни
жизни, у него дурной глаз, какие-то беспокойные руки. Это ходячее «нет» музыке,
гремящей в мире, предчувствию обетованного края, всякой попытке взлететь на
вершину единым махом. А почему? Откуда у него все это? С чего все это началось?
С того, что он вовремя не ударил по столу кулаком, не шваркнул дверью, не выбил
окна, когда стекла ему мешали...
Впереди,
оторвавшись от спутника на шаг, шел, как отметила Ирина, весьма импозантный,
высокий и поджарый монах лет сорока — сорока пяти с благородным и
величественным лицом. Черная борода с легкой сединой, не столь длинная, как у
остальных монахов, делала его похожим на испанского гранда, корсара или
Калиостро, придавая его облику оттенок некоторой инфернальности. В его взгляде,
в уверенном шаге, широком и неторопливом, в развивающейся экстравагантной
мантии, падавшей прямыми складками, было что-то кардинальское, рыцарское,
романтическое. Походя, он глянул на Ирину, но безо всякого выражения, что
странным образом уязвило ее, и она подумала, что, очевидно, после всех
приключений, беспокойной вагонной ночи в молчаливом обществе какого-то
полудохлого попутчика в тренировочных, который с длинными вздохами, всхлипами и
даже свистом глотал мутненький подслащенный чай, после недавних испугов и
треволнений, она была не в той мере, как обычно, притягательна и хороша.
Следом за ним
шел, широко и даже расхлябанно размахивая руками, совсем молодой монашек,
некрасивый и простецкий, с черненькими быстрыми веселыми глазками и
всклокоченной курчавой бородой. Проходя мимо, он стрельнул в нее любопытным
взором и стремительно поклонился. Она ответила ему сдержанным кивком.
