— Только
«Отче наш» не читай! — прокатилось по церкви.
— Страшно! —
басила Параскева.
— Ну и что? —
кривлялась изможденная.
— Ш-ш-ш! —
тряслась девушка.
— Так тебе и
надо! — назидательно твердила Параскевина женская ипостась.
— Ад! Ад! Ад!
Ад! — закрывала лицо дама в каракуле.
— Искусство!
Искусство! — соглашался тот, в телогрейке.
— Да и не
принимай их больше, Ирина! Они мне как начали на два голоса, перебивая друг
друга: «Да она, мол, знаешь что с ним творила! Один раз, — говорят, — на наших
глазах, как швырнет чашку об пол, как крикнет: ты старый, выживший из себя
ревнивец, маразматик! А он ей ведь и ответить даже уже не мог...»
— Выхожу!
Выхожу! Выхожу! — завопил отчаянный голос из бабы с подушкой, и она несколько
раз стукнулась головой об пол.
Ирина стояла
ни жива ни мертва.
«Да, конечно,
— приободряла она себя, — тут все дело в подсознании. Многие художники и
писатели черпают оттуда же самые невероятные и вдохновенные образы. Очевидно,
это в чем-то схоже с механизмом творчества. У натур талантливых, артистичных
это облекается в художественную форму, а у людей примитивных, эмпирических —
получается вот такая бессвязная ахинея. Впрочем, это похоже на театр абсурда.
Возможно, окажись здесь какие-нибудь интеллектуалы, поэты да и вообще люди с
развитой внутренней жизнью, все это выглядело бы, может быть, и весьма
артистично. Я даже могу предположить, что здесь можно было бы услышать и
кое-какие оригинальные мысли, наблюдать рождение какого-нибудь нового жанра,
воочию наблюдать тончайшие движения души, всплывающие на поверхность...»
— Что твой Саша-то
натворил? Они все наперебой твердят про него: хам и оболтус, — говорят, — сын у
нее — того же поля ягода. Он что — правда им заявил, что у них все — только
похоть очей, похоть плоти и гордость житейская? Их больше всего уело то, что он
это им — таким заслуженным людям!..
— Ну, старец,
не дойти тебе сегодня до своей кельи! — заорал юноша, грозя кулаком и потрясая
запутавшейся ниткой.
— Ш-ш-ш! —
покатилась со смеху девушка и сказала сквозь слезы. — А он говорит, что
трефовый, а сам — пиковый! Ш-ш-ш!
— Искусство!
Искусство! — закивал «спившийся художник». — А вы мне — церковь, церковь...
— Вау! Вау! —
жалобно скулил Иринин «садовник».
— Боюсь!
Свечи горят. Лики глядят. Христос грядет! — в ужасе бормотал шаркающий мужчина
с затылком. Он рванул на себе пальто, и пуговицы запрыгали по гулкому полу.
