— Какого
мусульманина? — испуганно спросила она. — Я ничего о нем не знаю.
«На кого это
он намекает? — подумалось ей. — Может быть, он хочет таким образом вывести
разговор на Ричарда, который путешествовал и по исламским землям? Или имеет в
виду Одного Приятеля, который чтобы ее позлить, часто говорил, что
мусульманство представляется ему самой мудрой и гуманной религией, ибо
позволяет, во-первых, официально иметь гарем, во-вторых, безнаказанно драть за
косы строптивых женщин».
— Странно
усмехнулся Калиостро. — Обычно этот вопрос всплывает одним из первых в среде
интеллигенции, как только речь заходит о христианстве.
— Да? —
удивилась она. — А правда, почему должен страдать ревностный мусульманин?
— Поживите у
нас, — настоятельно повторил старец и крепко пожал Ирине запястье.
— А что
касается исповеди, — вздохнула она, — то ведь это необходимо тем, у кого
нечиста совесть. А мне нечего исповедовать, я всегда жила как Бог на душу
положит. Я вся перед вами как на духу, и у меня нет никаких грехов.
— Безгрешных
людей нет — все мы грешники,— сокрушенно произнес старец. — Надо только просить
у Бога, чтобы Он открыл нам, в чем мы грешны.
— Ах, я знаю,
я знаю, в чем я всегда согрешала, — воскликнула вдруг Ирина, — и что мне всю
жизнь мешало! Я всегда была добра к этому миру, слишком, слишком добра к нему,
слишком открыта и слишком многое ему спускала! Вот вы говорите, угрызение
совести — это и есть это самое покаяние, — она посмотрела на Тавриона. — А моя
совесть меня не обличает, значит, я ни в чем ее не ущемила!
— Человек
может придумать себе столько самооправдательных причин и подвести нравственные
оправдания под такие беззакония, что доводы его совести просто померкнут перед
такими внушительными построениями, — ответил он.
Александр, не
мучай меня, не мучай! — говорила она мужу. — Я тебе отдала лучшие годы моей
жизни — мою молодость, мою красоту, мою бешеную энергию. Ты знаешь, за мной
ходили толпы, толпы поклонников — самых баснословных, прославленных и богатых.
Другая на моем месте уже бы давно — да, Александр, к чему лукавить? — пустилась
в самые бурные любовные приключения и сейчас плавала бы по Средиземному морю на
собственной яхте. Но я отшвырнула от себя эти соблазны и согласилась принять от
жизни все ее толчки и удары — все эти бесконечные твои больницы, стенания,
боли, всю эту страшную неизвестность впереди, а теперь еще и твою безумную
ревность... Там нет никого! Ночь! Половина пятого! Да перестань ты строчить мне
эти посланья, будь хорошим мальчиком, спи, успокойся!
