— Да-да, я
всегда знала, что Бог меня любит! — шептала Ирина вслух, выскочив от Аиды и
быстро идя по темной кривой улице.
Ветер дул ей
в лицо, развевая наподобие шлейфа ее длинный шарф и распахнутые полы невесомой
шубы. Вдруг ей мучительно захотелось есть, и она, повинуясь не столько зову
желудка, сколько высшей логике судьбы, низведшей ее на эту глухую и темную
ступень бытия и при этом мистически заверявшей в божественной любви, зашла в
полуподвальную забегаловку. Печальным и полувоздушным шагом подошла она к
душной раздаточной, скорбным и всепрощающим голосом попросила горячих щей и
стакан компота и, примостившись за колченогим столиком, стала покорно хлебать
из кисловатой чаши своего дымящегося страдания.
— Да ты
короче, короче, Пелагея, ишь — все о себе да о себе, — недовольно забормотал
Лёнюшка.
— Сейчас,
сейчас, все по порядку. Наконец, чувствую, не могу больше, не выдержу жизни
такой. Матерь Божия, говорю, — не взыщи — как зима кончится, так я Лёнюшку и
выгоню, скажу ему: иди, свет-Лёнюшка, на все четыре стороны, мир не без добрых
людей, свет на мне не сошелся клином — может, кто и приютит тебя,
злострадального. Только вижу я в ту ночь — сама Царица Небесная является ко мне
и несет два светлых венца. Это, говорит, Лёнюшке твоему, ненаглядному моему
терпеливцу, а этот — твой будет, если от него не откажешься. Потерпи его, это я
его к тебе привела, смотри за ним, да ухаживай хорошенько, да во всем его
слушайся, ибо как ты за тело его несуразное ответственна, так и он за душу твою
ответ даст на Страшном Судилище. Я же вас, чада мои незлобивые, не оставлю
своею помощью.
— Пелагея! —
задергал носом Лёнюшка. — Что это так гарью пахнет, аж глаза щиплет!
Ирина
захлопнула блокнот, где она записала беспристрастным, артистически небрежным
почерком: «Работница химического предприятия, проживающая в общежитии с увечной
сестрой, скрывает беглого монаха-олигофрена, находящегося под мистическим
покровительством Мадонны. Когда работница замышляет отказать ему от дома, на
нее находит наитие в виде небесной царицы, которая дает ей повеление оставить
его у себя. В награду сулит свою золотую корону».
Действительно, в избе уже давно попахивало горелым, и Ирина ерзала на месте, с
трудом дослушивая историю до конца.
— Картошечка
подгорела! — заморгала Пелагея виновато. — Прости Лёнюшка! — Она готова была
сама положить поклончик.
