Саша вдруг
сжал кулаки и ударил с размаху по столу так, что расколол надвое блюдце из-под
Ирининого домашнего сыра. Серебристый пуделек взвизгнул и соскочил с ее колен.
— Да если ты
меня не отпустишь — я ведь все разобью огромной кувалдой! Я ведь разнесу этот
дом!
...Да! И вот
им, вот этим богооставленным существам захотелось ей вдруг отдать все, чем она
так искусно владела, — озарить их лучами своего обаяния, обворожить магией
своего изящного слова, вдохновить высоким смыслом своих жизненных концепций и
кредо, наконец, распахнуть перед ними дивные ларцы баснословных воспоминаний,
одарить, возвысить и осчастливить, чтобы и они, хоть однажды, могли увидеть
таинственное свеченье жизненной лимфы!
Она готова:
пусть и на них повеет соленым и влажным ветром того запредельного плаванья к
феерическим землям по бесконечным океаническим просторам, куда она отправилась
несколько лет назад и откуда вернулась ослепительно загорелая, в новешеньких
белых брюках и черном свитере, с милым золотым медальоном, загадочно мерцая
глазами и вдохновенно вещая избранным, как счастливо миновала она остров
Пряностей, вобравший в себя зловещие запахи всех аллергенов мира, и, пока все
туристы и даже моряки страдали от целого спектра идиосинкразий, весело
расхаживала по пустынной палубе, подставляя лицо знойным лучам, так что была
замечена самим капитаном, который пригласил ее на ужин и уверял, что такую
необыкновенную мореплавательницу он бы обязательно включил в свою команду.
— Да ты это —
ночью-то — не бойся! — заскрипела Нехучу. — Гусыня-то моя ночью на двор
выходит, слазит с корзины и шлеп, шлеп через всю хатку.
— У меня в
Англии, — Ирина обратила к ней ласковый взор, стараясь как можно громче и
внятнее выговаривать слова, — есть один друг. Он очень популярный певец и
актер, но это не так важно... У него под Лондоном замок и целое хозяйство: кони
— он страстный наездник, — индюки, гуси... Так чтобы гуси не убегали, он велел
окружить этот дом не забором, а рвом — он неглубок, но безводен, и гуси не
могут через него перебраться...
— Не хучу, —
махнула рукою бабка, думая, что Ирина предлагает ей поесть.
Она вдруг
вспомнила Ричарда, и это показалось ей печальным и романтичным: здесь, в этом
краю забвенья, в этой нефинтикультяпной душной избе, в обществе двух
полуслепых-полуглухих старух, румяной полубезумной бабы и женоподобного
увечного монаха сидела она — вся из этих хрупких, утонченных, отточенных линий,
— кроткая, лучезарная, со словами утешения на устах, в то время как он, должно
быть, седлал какого-нибудь отборного вороного коня — сам в щегольских жокейских
трико и в кепи с длинным козырьком, — вертопрах, игрок, фаворит, капризник и
баловень, сын фортуны... Вот как развела их судьба!
