—
Молодчинка-скотинка, любишь деда своего, — Иван Васильевич приласкал кота и
задумался над последним из сна вопросом батюшки Сильвестра. Какая же фамилия?
Вроде бы слышал? Он рассеянно поглаживал выгнутую тугим луком спину Калача и
все никак не мог вспомнить. Какая же? И вдруг всплыло, как легкое облачко — не
иначе подарок от батюшки Сильвестра. Оттуда! Колычев его фамилия. Отец Никон
Колычев! И все же? В чем закавыка? Фамилия, как фамилия? И чего это батюшка так
восторженно губки округлил? Нет, — мысленно сдался он, — не доискаться сейчас.
Потом спрошу у кого. Да и вообще… Давешний сон в своей необыкновенной пугающей
достоверности и, в тоже время, полной своей невозможности, никак не укладывался
в голове. Не сейчас! — отодвинул он от себя целый ворох вот-вот готовых
нахлынуть мыслей. — Позже, еще будет время…
А у Касмановых
гремела музыка, народ вовсю гулял и веселился. Сколько ж я проспал? — Иван
Васильевич растерянно почесал затылок. — Не иначе уж к вечеру дело? Он
разглядел небрежно раскиданную по сторонам дороги Малютихинскую заставу. Это
означало одно: свадебный поезд давным-давно прибыл и все получили, кто что
хотел. Действительно, с другого конца деревни доносился веселый наигрыш
гармони; кто-то во весь голос распевал частушку:
Погляди, дроля,
на небо.
После неба — на
меня.
Как на небе
тучи ходят,
Так на сердце у
меня.
А со стороны
Касмановых, словно соревнуясь с озорным бабьим распевом, звериный мужичий голос
орал под грохот электрогитар:
Он съел живьем
крысу, он выпил кровь кобры,
Спалил дотла
ведьму, собрал ее пепел,
Посыпал им
тело.
"Господи,
помилуй!", — прошептал Иван Васильевич и перекрестился. Он похлопал себя
по бокам, стряхивая налипшую сухую траву и побрел к своему дому — прятаться
теперь не имело никакого смысла. Он добрался до палисадника и услышал, что
пение, с противоположного от Касмановых конца деревни, вроде как приближается.
Действительно, гармонь резвилась уж где-то рядом, да и слова частушек звучали
совсем явственно и разборчиво:
Золото мое
колечко,
На колечке есть
печать.
Кто завлек мое
сердечко,
Тот и будет
отвечать.
Машка Темлюкова
поет, — сообразил Иван Васильевич. Уж ее-то голос он не спутает ни с каким
иным. Как овдовел, было дело — сватали ее за него. Ничего из этого не вышло — и
слава Богу! А поет-то хорошо! Он заслушался и чуть не пропустил момент
появления под его окнами шумного общества деревенских, неспешно перемещающихся
в сторону разгуляй-свадьбы. Метнулся за угол, в тень и уж оттуда украдкой
смотрел за дальнейшим. Разглядел Анну Колтавскую и Марию Наговую — тоже почти
что его невест… Не сиделось на месте деревенским свахам — все бы им судьбу
чью-то устраивать, тем паче — вдовцов. Но не решился Иван Васильевич жизнь свою
менять: пусть, дескать, как есть — и, опять же, слава Богу! Была в обществе и
Малютиха с сотоварищи, но уже не атаманила — набралась, так что еле плелась в
конце…
