— Да что я
могу? Стар я уже, да гол как сокол, — он пытается оправдаться, но сразу видит
свое лукавство и неправоту. А отец Сильвестр тут же обличает:
— Беден, гол,
говоришь? Так и другие не лучше. Вот и позвал бы к трапезе своей. Жене-то,
помнишь, наказывал: "что в печи, все на стол мечи"? Вот и сам бы так.
Не в богатстве дело, а доброте сердечной. Что по любви, от сердца открытого
делается — тому и ближний рад, и Господь за то наградит. Господь-то все
приемлет — и горбушку, с ближним разделенную, и копеечку последнюю, и слово
милосердное; Он и дела принимает и намерения приветствует; и труды почитает и
жертвы хвалит. Но только что ты сделал из этого? Ничего! Так что сам и есть
всему виной — и разрухи, и запустения, и всего доброго забвения.
Он ищет
оправданий, которых там, в его избе, куда взгляд ни кинь — пруд пруди. Но здесь
их нет. И совесть его, как власть имеющая, велит ему молчать… Он думает о жене,
— как она? — но не смеет спросить. И молчит…
— Ладно уж, — отец
Сильвестр вдруг мягчает и за строгостью его проступает та самая давешняя земная
доброта, — об Анастасии хочешь узнать? Что дозволительно тебе ведать, скажу. Не
оставил ее Господь. За муки ее земные, за смиренное, покорливое сердце не знает
она нынче ни в чем нужды, и печали более не ведает. Это все, что положено тебе
пока знать. Если будет на то для тебя Божия воля, узнаешь поболее. Только
помни: сейчас ты под вопросом. А как дело свое поправить, ты уж теперь сам
рассуждай.
— Да, я понял,
все понял, — он сокрушенно кивает головой и замечает свои, все еще протянутые
за благословением, ладони. И вдруг видит, что батюшка осеняет его Крестом и
подает руку.
Он бережно
принимает ее, целует с чувством детского восторга и никак не хочет отпустить.
Но отец Сильвестр осторожно отнимает и говорит, словно прощается:
— А на отца
Никона ты обид никаких не держи, на исповедь к нему ходи, Таинства принимай.
Ему же еще много поправок выйдет: так что исправится и в силу войдет. Да у него
и фамилия-то знаешь какая? О-о! — отец Сильвестр сворачивает губы в трубочку и
улыбается…
Это
действительно прощальные слова… Разом все исчезает, пред глазами пестрая
невнятная суматоха… Какие-то звуки врываются извне и выталкивают разум на
поверхность, к свету, к воздуху, к небу…
Первое, что
почувствовал Иван Васильевич проснувшись — приютившегося под боком кота.
Невесть как разыскавший хозяина Калач, выражая свое полное довольство и
преданность, старательно мурлыкал.
