– Вэй з мир! Ограбили! Убили! Шоб ты сдох, наконец, скотина! Шоб тебя переехал трамвай! – полная тётка в бигуди и застиранном халате, натянутом на неё, как кожа на барабан, прижимала к пышной груди руки, словно приготовилась петь романсы, и голосила сиплым контральто.
– Хеся! Ну шо ви визжите, как саксофон вашего Яши, шоб он был здоров? Софочка только прилегла отдохнуть… – в дверях кухни появилась невысокая женщина средних лет с носом, похожим на баклажан. – Шо ви орёте, шо вас убили, когда вас никто, таки, пальцем не тронул?
– Мадам Кацман, вот ви скажите мне, ради чего наша Партия призывает нас строить коммунизм? А? Скажите! Ради чего Гагарин полетел в космос? Ради чего, я вас спрашиваю?! Шоб любой босяк, и даже не босяк, а всякая скотина, могла ограбить честную женщину на её собственной кухне?! За это мы боролись с врагами?! Нет, ви скажите мне, мадам Кацман!
Кухня наполнялась жильцами. В дверях вырос здоровенный мужик в майке-алкоголичке и семейных трусах, из подмышки у него выглядывала сухонькая старушка, удивительно напоминавшая мышь, а за плечом маячила блестящая, как бильярдный шар, лысина.
– И ведь отошла только на минуточку! – продолжала верещать Хеся в бигуди.
Теперь она обращалась ко всем сразу. Одна полная рука была по-прежнему прижата к бюсту, а вторая театральным жестом указывала на заскорузлую от пригоревшего жира кастрюлю, бодро булькавшую на плите неаппетитным варевом.
– На одну только минуточку! А какая это была грудинка, мадам Кацман! Ей было не стыдно позировать для натюрморта, вот какая это была грудинка! Я купила её вчера на Привозе у тёти Цили, и весь Привоз рыдал от зависти вот такими слезами! – она предъявила публике внушительный пухлый кулак. – Два килограмма! Два килограмма роскошной грудинки!
Выглядывающий из-за плеча мужика в алкоголичке лысый дядька с хитрыми живыми глазами хихикнул:
– Мадам Эпельман, ви, случайно, не рыбачка? То, шо ви нам показываете, не влезет даже в чан для белья, не то что в эту каструльку!
Оскорблённая тётка, уперев руки в боки, повернулась к насмешнику, но тот благоразумно спрятался за спиной соседа.
– Шо такое? – рявкнул тот. – Я, таки, не понял!
– Троглодит! – взвыла тётка с новой силой. – Эта скотина спёрла грудинку прямо из супа! Шоб ему подавиться той грудинкой! Шоб он облез окончательно!
– А всё ви, Лёва! – внезапно вступила та, которую первая именовала «мадам Кацман».
– А при чём тут, дико извиняюсь, я? – изумился лысый, вновь появляясь за плечом соседа.