Девочки, во
поле ветер,
Девочки, во
поле дождь,
Девочки, не
наша воля,
Не полюбишь,
кого хошь.
Машка Темлюкова
пела, пританцовывая; рядом двигала боками Колтавская и стучала в ложки…
Навстречу, от
Касмановых, неслось что уже более спокойное, но, все равно, невнятное:
Прогоняй
настальгию мимо дыма в потолок
И не трогай
телефон и заусенца…
Деревенское
общество миновало его дом и потянулось в гору. Там, в самой уж близости друг от
дружки, обоюдное пение слилось в какую-то не разбери кашу… и вдруг все замолкло.
В минуты этой напряженной тишины Иван Васильевич и сам занервничал, томясь
ожиданием: как-то решится? Нальют и вон сопроводят или примут и за стол
усадят?.. Внезапно тишина треснула от, тихого сначала, а потом — все более
решительного и громкого вступления гармони. Высокий голос гармониста прорезал
набухающее уже сумерками небо над деревней и изогнулся над ней радугой:
По
проселочной дороге шел я молча,
И
была она пуста и длинна.
Только
грянули гармошки что есть мочи,
И
руками развела тишина…
И
вдруг взорвалось уже общим — и тех, и этих — хором, так что Иван Васильевич
чуть не присел от неожиданности — столько нерастраченной народной силы разом
выплеснулось в окружающее пространство:
А
это свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала,
И
крылья эту свадьбу вдаль несли.
Широкой
этой свадьбе было места мало
И
неба было мало, и земли.
Кот
Калач стремглав дунул в кусты, а Иван Васильевич улыбнулся: наша ведь вышла
победа! Наша!
Он
готовил ужин, чаевничал и все слышал, как гуляет у Касмановых свадьба. Но уж не
гудели более постылыми словами громкоговорители. Общество, не стесняя себя,
пело что-то знакомое и родное:
То
не ветер ветку клонит,
Не
дубравушка шумит —
То
мое сердечко стонет,
Как
осенний лист дрожит…
Вскоре
он, однако, совсем перестал прислушиваться. Пережитое, — по преимуществу из
давешнего сонного видения, — обрушилось на него таким собранием мыслей и
раздумий, что сердце зашлось болью, а душа — тягостным томлением. И во сне не
было ему покоя: он метался в постели и что-то вскрикивал, так что приткнувшийся
в ногах Калач то и дело вздрагивал и тревожно поводил из стороны в сторону
треугольниками ушей…
Под
утро Иван Васильевич проснулся и прошептал в сторону невидимого в темноте
портрета Анастасии Романовны: "Я
сумею, не смотри, что выстарился. Сдюжу. Ты подумай-ка только: каково в мои-то
годы, да под вопросом жить?"
Апрель
2004 г.
Шапырдык
(рассказ)
Заплати
долги твои, а что останется,
